Большой, маленький

Строчки заполнили уже весь листок и она вынула его из машинки, чтобы перечитать написанное. Виолетта обнаружила, что написанное ею представляло собой краткое изложение некоторых частей последнего издания «Архитектуры», абстрактное, бесстрастное, без каких-либо комментариев, ничем не приукрашенное, довольно жалкое, в котором было не больше пользы, чем всегда. Она смяла листок в руках, думая о том, что она ничего не знала, кроме одного: судьба, которая ожидала всех и ее в том числе, ждала их именно здесь /почему она была слишком замкнута, чтобы признаться, что ей это известно?/, поэтому они должны держаться за это место и не уезжать далеко отсюда. Ей казалось, что сама она никогда не покинет его снова. Это была самая огромная из всех дверей. По воле случая или чьего-то желания она стояла на самой границе где-то и была последней дверью на этом пути. Она еще долгое время будет стоять открытой, затем в течение еще какого-то времени ее можно будет открывать и закрывать, если у вас будет ключ; и наконец, придет время, когда она закроется навсегда и вообще перестанет быть дверью; ей бы очень хотелось, чтобы никто из тех, кого она любила не остался за этой дверью.

ЧЕГО ТЕБЕ ХОЧЕТСЯ БОЛЬШЕ ВСЕГО

Откуда-то с юга налетел порыв ветра и наживка угодила прямо в рыбий рот. Эзра Медоуз был уверен, что рыба лучше клюет перед дождем, старый Макдональд всегда был уверен в обратном, а Август утверждал, что бывает по-всякому. Лучше клюет на мотыльков и мух, которых нужно наживлять так, чтобы казалось, что они летают над водой.

Было похоже, что рыбалка не шла ему в голову. Он как бы и не старался видеть и заметить что-либо и в то же время он смотрел, пытаясь обнаружить какой-нибудь знак или послание. Стараясь запомнить, он в то же самое время старался забыть, как обычно появлялся этот некий знак и как он обычно растолковывал его. Ему также следовало постараться не думать об Этом, как о сумасшествии и также не думать и о том, что он делает это только ради своей матери. Эти мысли, если бы он позволил их себе, могли все испортить. Над поверхностью воды резвился голубой зимородок, его яркое оперение переливалось на солнце всеми цветами радуги, а уходящие лучи вечернего солнца купались в небыстром течении. «Я не сумасшедший», — подумал Август.

Рыбалка полностью отвечала осуществлению его замыслов и при этом место не имело никакого значения: можно было стоять у самой воды, где течение быстрым потоком омывала выступающие из воды камни или уйти под ветвистые ивы, склонившиеся к самой поверхности водной глади. Острота ощущений не ослабевала, даже если, поразмыслив, вы уверялись в том, что самым подходящим местом было то, где вы стояли несколько минут назад, бросая долгие взгляды туда, где стоите теперь и мечтали оказаться среди узорчатой тени, отбрасываемой листьями прибрежных ив. И как только Август осознал это, как только им овладело желание переходить с места на место, нечто подчинило себе его действия — леска сильно дернулась и удочка чуть не вырвалась из его протянутой руки.

Август вздрогнул от испуга, неуклюже перехватил удилище, едва не выронив его, опустил в воду подсак. Тени деревьев растворялись в вечерних сумерках. Вытащенная из воды рыба смотрела на него с глупым удивлением, что свойственно всем пойманным рыбам. Август вытащил крючок, засунул пальцы в костлявый рот рыбы и точным движением сломал хребет. Когда он вынул руку, его пальцы были испачканы скользкой и холодной рыбьей кровью. Недолго думая, он сунул пальцы к себе в рот и облизал их. Зимородок взглянул на него, промчавшись над водой, как стрела, и уселся на вершину сгнившего дерева.

Положив рыбу в плетеную корзинку, Август выбрался на берег и сел в ожидании. Он был уверен, что зимородок смеялся над ~ним~ саркастическим, мстительным смехом. Хотя, возможно, он просто был смешлив. Рыба не превышала семи дюймов в длину — едва хватит на завтрак.

— Если бы мне приходилось питаться одной рыбой, — сказал Август, — я бы вырастил клюв побольше.

— Не следует говорить, пока к вам не обратятся, — сказал вдруг зимородок. Ведь вы же знаете, что существуют правила приличия.

— Извините.

— Сначала я буду говорить, — продолжал зимородок, — а вы — удивляться, кто я такой, чтобы так говорить с вами. Потом вы осознаете, что это я; потом вы обратите внимание на свои пальцы и на пойманную рыбу и поймете, что вкус ее крови позволил вам понимать голоса птиц и живой природы. Вот тогда мы и побеседуем.

— Я не хотел…

— Предположим, что все так и было. — Зимородок говорил желчным, раздраженным голосом. Августу показалось, что голос исходит из его толстой шеи, покрытой оперением, а глазки выражали досаду и злобность. Вот уж поистине безвредная птица.

— А теперь обратись ко мне, — продолжал зимородок. — Скажи: «О, птица!» А потом изложи свою просьбу.

— О, птица! — сказал Август, умоляюще сложив руки, — скажи мне, можно ли поставить автозаправочную станцию в Медоубруке и продавать форды?

— Конечно.

— Что?

— Конечно.