Большой марш (сборник)

Оглушительно треща моторами, в облаке синего дыма, по четыре в ряд, медленно едут мотоциклисты автомотоклуба в кожаных куртках на молниях, красных пластиковых шлемах. Они завоевали приз на областном кроссе, хрустальный кубок, везут его в голове строя, как свое знамя и свою доблесть.

Яркой многоцветной мозаикой заливают площадь районные физкультурники. Пока они показывают гимнастические упражнения, пока перед ветеранами с танцами и пением выступают мальчики и девочки из Дворца пионеров, музыканты, покинув свои колонны, собираются на дальнем краю площади, на условленном месте. Все принаряжены, в лучших своих костюмах, белых рубашках, старательно выбриты. Даже Федулов сегодня красавец: подстригся, причесан, в клетчатом пиджаке, с розовым галстуком. Надо же – какой раздобыл! «Сухофрукты» начистили свои медные инструменты каким-то составом, от которого они горят теперь таким жарким блеском, будто это сами солнечные лучи у них в руках. Музыканты без суеты строятся, занимают в рядах свои места, к которым они уже прочно привыкли. Пользуясь последними секундами, некоторые снова и снова пробегают пальцами по клапанам, беззвучно повторяя свои ноты, прилаживаются губами к мундштукам. Только это выдает их нервозность да еще то, что все деловито напряжены и серьезны, не слышно обычных переговариваний, смешков, не видно улыбок.

Но самое большое волнение, самая большая напряженность – у Павла Сергеевича. Хотя он-то как раз выглядит наиболее спокойным и уверенным. Только Ульяне Федоровне, неотрывно следящей за ним издали, из толпы, в полной мере понятно, что значат скупость и четкость его движений, отчего Павел Сергеевич так весь подобран, сжат, прям, будто в нем до предела взведена какая-то пружина, отчего так резко обозначены складки его лица, такими козырьками сдвинуты и навешены над глазами его темные мохнатые брови.

И вот – наступает то, чего с самого начала праздника ждут все находящиеся на площади, и ветераны, и тысячная толпа зрителей, весь город, все другие тысячи людей, не поместившиеся в центре и заполняющие обе стороны главной улицы на всем ее километровом протяжении. Наступает очередь сводного оркестра, его, Павла Сергеевича, минуты.

Несколько секунд абсолютной, мертвой тишины. Триста человек оркестра, застывших перед Павлом Сергеевичем, – как одна туго натянутая струна…

Павел Сергеевич широко простирает руки в белых перчатках. В строю музыкантов взблеск: подняты инструменты. Еще мгновение, короткий знак – и воздух расколот, всей своей твердью, во всю свою ширь вздрагивает городская площадь.

У этого марша давно уже нет автора, ему сто или двести лет, он сложен во славу побед русского оружия и звучал, наверное, еще суворовским полкам, кутузовской армии у стен побежденного Парижа, на закованной в лед и снега Шипке, увенчанной простреленными русскими знаменами…

Площадь сразу как бы уменьшается в размерах, когда на нее вступает оркестр. Здесь, в окружении городских строений, он еще более огромен, чем на лугу. Грохот барабанов могуч и тяжек, как землетрясение, ослепительно полыхает золото поющих труб, светозарно радостен и пронзителен звон взлетающих над оркестром тарелок…

Все ближе трибуна, строй ветеранов, их ордена и медали, где каждый орден, каждая медаль – это смертный бой, мужество, подвиг, победа…

Есть все-таки бог! И сейчас он с оркестром. Он слетает со своих высот, незримо вселяется в каждый инструмент, в каждый звук; единым дыханием, как из одной необъятной груди, ревут широкогорлые басы, громогласно и певуче, как никогда в другое время, поют трубы, мужественно и крепко вторят им тромбоны; будто нити чистого серебра нежные трели кларнетов и флейт…

Раскатами грома, ликующе-звонкой меди плывет через площадь победный военный марш.

Дальше – улица. Оркестр занимает всю ее ширь. Улица возвышается к дальнему своему концу и потому видна вся. Это сплошной людской коридор, никого не осталось в домах, ни одного человека, все сейчас здесь, на тротуарах. И те, кто помнит войну, у кого от нее ранняя седина в волосах, и те, кто знает о ней лишь из кино. Старики и молодежь, женщины, девушки, подростки, дети. Молодые отцы подняли своих малышей на плечи – чтоб лучше им видеть, чтоб они запомнили, не забыли этот день, эту музыку, эти трубы в майском солнце, этого седого человека впереди в старом военном кителе.

Но это и так не забыть – потому что забыть такое нельзя…

1980 г.

Старый хутор