Большой марш (сборник)

Тут уж и Василий испытал неловкость, оставшись один на один с Ксенией. Знал бы, что она такая молодая, хороша лицом, фигурой, не пошел бы сюда. Но теперь что было делать, не бежать же из избы, это получился бы для него уже совсем срам, совсем бы не по-мужски.

А Ксения уже освоилась.

– Вешай шинель-то… Хоть вот сюда, где мой ватник. Да садись, не торчи, дай ногам передых. Чтой-то ты робкий такой, как же ты Берлин брал? – пошутила она и уже в открытую, прямо посмотрела на Василия. Ее длинные ресницы сделали взмах – точно вспорхнули две бабочки, а из-под них в лицо Василия так и плеснулся искристый свет.

– Я его не брал, его другие брали, – ответил Василий, чувствуя – надо бы тоже шуткой, да в своей скованности не находя нужных слов.

– Все равно, значит, другое что-нибудь брал… А ты малый честный, на вранье не горазд… А вот у соседки, тут через два дома от меня, племянник гостевал, так тот, его послушать, всё подряд брал, что только в сводках называли. Я, говорит, и Гитлера чуток в плен не схватил, да пока в его пещеру подземными ходами лез, он уж удавился. Мне, хвалится, Героя дали, мое дело у Сталина на подписи лежит, а у него сейчас хлопот много, не доходят руки до этих бумаг… Брехал, брехал, уехал, а тетка Дуня потом говорит: вы б его слушали больше, он всегда, как кобель, брехливый был, сыздетства самого. Всё что-нибудь про себя выдумывал. Что его, дескать, Водопьянов усыновить хочет, летчика из него сделать, то будто талант у него к музыке открылся, профессора смотрели, удивляются, в один голос в Москву учиться зовут, а он не хочет, это всю жизнь на скрипке пиликать, лучше уж на заводе литейщиком, ему и литейщиком хорошо…

Рассказывая, Ксения сноровисто закончила свои хлопоты возле печи, вынесла в сенцы хлеб – остывать на полках кладовой, недолго повозилась в комнате. Перед Василием незаметно как оказалась кружка с молоком, глиняная миска с вареными картошками.

– Поешь, – сказала Ксения. Она обращалась с ним на «ты», держась так, будто она ему старшая сестра, а он – младший ее брат и должен ее слушаться.

Сняв с гвоздя стеганку, она натянула ее на свои полноватые сильные плечи, покрылась серым вязаным платком, стала бабой, точь-в-точь, как все другие на деревне.

– Можешь полежать, отдохнуть, всё равно тебе пока дела никакого нет… Кровать я перестелила, всё свежее. А есть захочешь – меня не жди, в печи чугунок со щами, наливай да ешь. А хлеб в кладовой бери, он к тому времени уж остудится. Если собачка прибежит, скулить под дверью станет, рыженькая такая, Желток зовут, ты ее не гони, это соседская, той самой тети Дуни, она ко мне подкормиться бегает, голодная всегда, дай ей вон ту мисочку из-под лавки с похлебкой, пусть, бедняга, полопает. А приду – если не заснешь – чай будем пить из самовара. Любишь из самовара? Мой Федя покойный только из самовара признавал…

– Это вот он? – показал Василий на фотографию молодого мужчины в рамочке над столом. Мужчина был с подвитыми вверх усами, в кубанке набекрень, с портупейным ремнем через плечо, в черной гимнастерке.

– Это отец мой, – сказала Ксения. – Еще на гражданской… Он у нас тут комбедчиком был, колхоз организовывал…

– Живой?

– Нет, тогда же умер. У него раны были. Брюшным тифом заболел – и не встал больше… А Федя мой – вот, – показала она на другую фотографию – белобрысого парнишки. На лацкане пиджака четко рисовался комсомольский значок. – Это он еще до нашей женитьбы, когда в педучилище в Боброве учился… Он у меня образованный был, в нашей школе учителем работал… А карточки такой вот не осталось, чтоб мы вдвоем, – так, по дурости… Сняться – надо было в райцентр, а еще лучше – в город ехать. Всё собирались с ним да так и не успели. Мы мало прожили, два годика всего. И война… И от Светочки моей фото не осталось… – Ксенины губы поджались, дрогнули, моложавость сбежала с ее лица. – Была карточка, да плохая, пожелтела, она на ней и не похожа вовсе… А второй раз снимали уже в гробике. Но на эту карточку я и глядеть не хочу. Засунула ее подальше и не достаю…

5

Охотничье нетерпение, какое, вероятно, должно быть у всякого охотника, Василия, однако, не жгло, и вышел он на первую свою охоту сравнительно поздно, когда уже полностью рассвело. По небу с западного края к восточному тянулись караваны плотных серых облаков, ветер дул резкий, холодный. Мог пойти дождь. Поэтому Василий надел шинель, туго запоясался ремнем. Патроны он рассовал по карманам: по пятку – в нагрудные гимнастерочные, остальные потрюхивали в глубоких шинельных под суконными полами. Может быть, не стоило брать с собой все патроны, Василий сначала так и подумал, а потом подумал другое: а вдруг в самом деле он встретит дичь в таком количестве, что только стреляй и стреляй! И в нем сработал опыт, чувство недавнего солдата: идешь в бой – нагружайся боезапасом как только можно, лишним он никогда не окажется.