Большой марш (сборник)

Негромко, будто издалека, будто это шум ветра в обнаженных ветвях, того осеннего, мокрого, холодного ветра, что разноголосо свистит, несется по городским крышам, пустынным улицам, скверам и паркам за стенами филармонического зала, начинает звучать гитара в руках Вовочки Бородина. Кто никогда не слышал ее, тому не расскажешь, какие ее струны, ее звук, надо послушать это самому…

– Отговорила роща золотая… – почти речитативом и почти шепотом начинает Балабанов. Его голос рождается не из груди, а тоже как бы приходит в зал издалека, оттуда же, откуда и нарастающий рокот гитарных струн.

– …Стою один среди равнины голой… А журавлей относит ветер вдаль…

Задумчиво-тиха, нетороплива мелодия. Блестят бриллиантовой влагой светлые, есенинские глаза Балабанова, исполненные своей, искренней, глубинной, а не артистической грусти, задумчиво-печален, но как-то примиренно, светло-спокоен его распростертый, как полет песенных журавлей, голос. Молчит зал, как вымерший, завороженный необыкновенным откровением, что несет в себе каждый звук, каждое слово; щемяще рыдает старинная гитара неподвижного, с горько-суровым, сжатым ртом Вовочки Бородина, и, пригнувшись за спины впередисидящих, прижав к глазам платок, в двадцать восьмом ряду в беззвучном рыдании сотрясается худенькими плечами Людмила Андреевна Вырина, она же Балабанова. Вся ее прежняя любовь во всей ее прежней силе сызнова с ней, она опять так же горячо, до потери себя, до безумия любит, она снова готова на все – быть ему кем угодно, кухаркой, нянькой, прачкой, чистить ему ботинки, таскать его чемоданы, слушать его ворчание, терпеть любые обиды, – только бы с ним, возле него…

Но никогда это уже к ней не вернется, никогда этого уже не будет…

1983 г.

Зимой, у холодного моря

1

На перевале мокрое, блестящее черным глянцем, звенящее снежной крупой шоссе полностью сомкнулось с мглистым, провисшим серыми клочьями небом. Стало так сумрачно, будто день уже кончался, хотя была самая его середина. Возле будки автоинспекции горел электрический транспарант: «Осторожно, гололед!» На веренице машин впереди зажглись габаритные огоньки; все сбавили скорость до самой малой, но и она была опасна, и шоферы каждую секунду притормаживали: рядом с габаритными то на одной, то на другой машине вспыхивала и какое-то время горела вторая пара рубиновых огней.

Шофер такси, что вез Коровина и Наташу, тоже предельно сбавил ход, хотя, видать по всему, был асом: от аэропорта и до самого перевала он все время гнал лихо, держа стрелку спидометра на сто.

Шоссе, огражденное на поворотах с двух сторон бетонными барьерами, скоро посветлело, стало посуше. «Волга» набрала прежнюю скорость. Небо снова поднялось ввысь, открылись дали, горные склоны справа и слева – в желтой траве, темно-буром кустарнике, уже полностью оголенном от листвы. Иногда впереди по ходу машины у края шоссе появлялись пирамидальные тополя и проносились мимо, как бы специально для того, чтобы напомнить, что, хотя за стеклами «Волги», забрызганными дождевыми каплями, сыро и пронизывающе холодно, небо мрачно, сыплет то дождем, то липким снегом, – все же это юг, земля «полуденной Тавриды», и не надо приходить в отчаяние от ненастной погоды, она еще изменится, зима еще подарит светлые, теплые, солнечные дни, какие, бывает, длятся в этом краю подолгу, превращая зимние месяцы в тихо-спокойную, погожую, вызолоченную осень русского Севера.

Пирамидальные тополя были тоже без листвы, совсем без присущих им красок, казалось, что это даже не деревья, а нечто другое: высоко и тонко вытянутые вверх пучки их ветвей походили на столбы светло-серого дыма от медленно тлеющих костров.

Когда с одного из плавных широких поворотов шоссе внизу открылась белесая плоскость пустынного моря, бухта с бетонным молом и маяком на его оконечности, серое, размытое туманом нагромождение городских строений, подковой охватывавших бухту, Коровин – он сидел на заднем сиденье, обняв приникшую к нему жену, чтоб не мотало ее на резких виражах – подался слегка вперед, к молчаливому шоферу, и спросил:

– Вы, вероятно, местный, все тут хорошо знаете. В какой гостинице проще устроиться? Так, чтоб отдельный номер и не слишком дорогой…

– А ни в какой, – ответил шофер холодновато; Коровину показалось – даже со скрытой насмешкой над его наивными расчетами на гостиничное устройство.

– Почему же?

– А мест нигде нет.

– Столько в городе гостиниц – и нет?

Шофер повел плечом, как бы говоря: чего ж удивляться, нормальное положение. Везде так, куда ни приедешь, а здесь – тем более, со всех концов Союза круглый год отдыхающие. И вообще всякий народ…

– Странно. Ведь не сезон, декабрь… – не поверил Коровин. – Вы, наверное, преувеличиваете. Не может быть, чтоб так уж все подряд было заполнено…

– Увидите сами… – еще прохладней сказал шофер, задетый недоверием Коровина.