Большой план апокалипсиса. Земля на пороге Конца Света

Итак. «Свобода торговли», столь рьяно воспевавшаяся Бентамом и его предшественниками, была лишь одним из множества инструментов этой стратегии. Кто бы сомневался, что британцы, обладая самой развитой промышленностью и самым угнетенным рабочим классом (трудившимся в условиях, максимально приближенных к идеалу — «Паноптикону» Бентама), самым могущественным капиталом, сосредоточенным в частных банках вроде конторы братьев Бэринг,[297] а также доступом к копеечному колониальному сырью, выйдут из противоборства с французами победителями, если только оно состоится в условиях свободного рынка. Этот самый рынок, а с ним и вообще либерализм и воспевали посетители высокоинтеллектуального салона, открытого в Париже дочерью королевского генконтролера Неккера госпожой де Сталь. В нем успешно ретранслировались и тиражировались разрушительные идеи, генерировавшиеся в Лондоне Иеремией Бентамом и его сотрудниками. Я не пытаюсь доказать, будто «свобода» сама по себе плоха. Хочу лишь заметить: «свобода» — понятие растяжимое, а проникновение либеральных идей из страны, уже сумевшей их переварить, в страну сословную, к тому же еще и выведенную из равновесия и войнами, и финансовыми спекуляциями, чревато на деле большой бедой. Более того, эта беда становится практически неминуемой в условиях «непрекращающейся битвы народов», о которой так много написано английскими теоретиками, а сопредельное государство делает все возможное, лишь бы сломить и уничтожить конкурента. А ведь именно такая задача стояла перед спецслужбами лорда Шелберна. И спецслужбы ее, как можно догадаться, решали в рамках упомянутой выше стратегии «непрямых действий». То есть расшатывали Францию изнутри. Джеффри Стейнберг утверждает, будто крупные суммы, выделявшиеся Британской Ост-Индской компанией, поступали через банк братьев Беринг депутатам французских Генеральных штатов, созванных перепуганным Людовиком XVI уже накануне революции. Причем агенты Уильяма Петти не делали разницы между представителями противоборствующих во Франции группировок, одинаково щедро снабжая золотом (а затем, когда требовалось, и оружием) и якобинцев вроде Дантона,[298] которого, как пишет Дж. Стейнберг, французские роялистские спецслужбы накануне революции вообще принимали за чистокровного англичанина на службе своего правительства, поскольку он постоянно ошивался в Лондоне, где ни в чем себе не отказывал (а после революции вообще жил как нувориш); и тесно связанного с иллюминатами авантюриста графа Мирабо, тоже до революции «стажировавшегося» в Англии, где, как пишут биографы, «его представили высшему обществу».[299] Нас вот с вами — не представят, уверяю вас.

Орудовали во Франции и другие агенты лорда Шелберна, среди которых, пожалуй, нельзя не упомянуть некоего Израиля бар Авраама, оккультиста и мага из ближайшего окружения французской королевы Марии-Антуанетты. Как это ни парадоксально звучит, до обращения в иудаизм (случившегося в Голландии) консультанта королевы звали английским лордом Джорджем Гордоном, протеже все того же Уильяма Петти. Именно лорд Гордон, по заданию Шелберна, на деньги, предоставленные Ост-Индской компанией через все тот же банк «Беринг-бразерс», организовал в Лондоне кровавый протестантский путч (1780), расчистивший Петти, в те времена главе комитета внутренних дел палаты лордов, путь на самый верх британской правительственной пирамиды. Правда, Гордон в результате мятежа загремел в Тауэр, но, как выясняется, ненадолго. Его выпустили и позволили эмигрировать.

Поверишь после этого Дж. Стейнбергу, называющему «якобинское восстание в Париже вторым расширенным изданием гордоновского мятежа». Это логично. Вполне логично, как логична и энергичная помощь британцев (и продовольствием, и боеприпасами) восставшим крестьянам Вандеи, которые рвали якобинских комиссаров на куски, и куда из Лондона шло оружие и посылались инструкторы. Так оно наверняка и было, а как иначе. Одной рукой финансируешь якобинцев, другую протягиваешь роялистам, и пускай себе убивают друг друга. Разделяй и властвуй. Иеремия Бентам писал, что «был бы плохим мыслителем и негодным гражданином, если бы, оставаясь сторонником монархии в Лондоне, не стал республиканцем в Париже». Безупречная логика, не правда ли? Вот она и легла в основу британской внешней политики, потому как практически на сто процентов гарантировала успех.