Большой план апокалипсиса. Земля на пороге Конца Света

Я презираю прах, из которого состою и который говорит с вами. Его можно преследовать, его можно убить. Но я утверждаю, что никому не вырвать у меня той независимой жизни, что дана мне в веках и на небесах.

Луи Антуан Сен-Жюст, идеолог якобинского террора

Двери ада приоткрылись, а перепуганное человечество сделало вид, будто ничего не заметило… Примерно такими словами известные французские исследователи оккультной составляющей национал-социализма Луи Повель и Жак Бержье описали короткую, но чрезвычайно насыщенную драматическими событиями эру пребывания немецких фашистов у власти. На завершающем этапе Французской революции тоже случилось нечто подобное. Помните грандиозные театрализованные шествия нацистов? Помните их поклонение модернизированным вариациям старых богов? Чем не торжества, организованные якобинцами 8 июня 1794 г., когда многотысячные толпы парижан и «гостей столицы» стали свидетелями потрясающего действа с участием Робеспьера и его ближайшего окружения, членов Комитета общественного спасения, руководителей Якобинского клуба и Конвента. По свидетельствам очевидцев, то было потрясающее зрелище, под стать языческим триумфам, которыми чествовали императоров в Древнем Риме. С алой античной колесницей, куда впрягли восемь быков с крытыми золотом рогами, чтобы везти трофеи, добытые Революцией у врагов, и членами Конвента, наряженными по этому случаю то ли патрициями, то ли турецкими пашами.

Во главе процессии, в роскошном голубом одеянии первосвященника или мага, шагал сам Робеспьер. Под гимны, посвященные Верховному Существу и специально написанные по такому случаю, многотысячная толпа прошествовала на Марсово поле, где заранее, по проекту знаменитого художника Давида,[367] ярого последователя якобинцев, была воздвигнута гипсовая гора. Поднявшись на нее, Максимилиан Робеспьер зажег факелом Священный огонь и затем толкнул речь, назвав Верховное Существо создателем Вселенной, высшим защитником справедливости и грозой тиранов. «Оно вселяет в душе торжествующего угнетателя страх и раскаяние, а в душе невинно угнетенного — спокойствие и гордость; оно заставляет справедливого человека ненавидеть злодея, а злодея — уважать справедливого человека», — вещал с горы руководитель Комитета. Затем восхищенный и потрясенный народ, слушавший Робеспьера в гробовом молчании, запел «Марсельезу».

Правда, есть и альтернативные описания церемонии, составленные уже в термидорианские времена, после того как якобинцев перерезали. Если при власти Робеспьера писали, будто народ при виде революционного диктатора ликовал, то впоследствии — что встречал дружными, хотя, по понятным причинам, глухими проклятиями. Что участникам церемонии обещали бесплатные булочки, но на всех, как всегда, не хватало. Что по дороге к Марсову полю прочие члены правительства отстали от своего лидера не из почтения, а потому как ненавидели его лютой ненавистью и с нетерпением ждали, когда же он, паршивец, поскользнется. «Если бы он обернулся, — писал спустя сорок лет Иосиф Файви,[368] — и посмотрел на следовавших за ним депутатов, то он увидел бы, что ярость, с которой те переносили свое унижение, заключает в себе смертный приговор. Верховное Существо ответило ему тем, что ослепило его, дабы он не мог заметить, что последнее усилие, сделанное им для занятия трона, приведет его только к той площади, где окончил свою жизнь Людовик XVI».