Большой пожар

— Шекспир наделил его физическим недостатком для большей выразительности, — пояснила Ольга, — Ричард III, судя по его прижизненному портрету и воспоминаниям современников, был довольно приятным молодым человеком и вовсе неплохим королем — неудачливым, правда. Но все это от нас довольно далеко. Досадно другое: то, что мы, очевидцы, своими ушами слышим досужие вымыслы и пальцем о палец не ударяем, чтобы раз и навсегда установить истину. В данном случае у нас перед Пименом одно огромное преимущество: он, главным образом, слышал, а мы — видели. Правда, и задача перед нами куда более узкая.

— В каком данном случае? — не понял Рагозин, да и мы тоже. — Какая задача?

— Минутку, дай собраться с мыслями… — Ольга допила чай, пощелкала пальцами. — Новость слышали? У нас будет издаваться литературный альманах, не такой толстый, как столичные журналы, но зато свой, доморощенный! Уже готовят первый номер, главным редактором назначен наш Микулин. — Ольга прищурилась. — Помнишь, Вася? Ты познакомился с ним при не совсем обычных обстоятельствах.

Я кивнул. Обстоятельства и в самом деле были не из обычных: Микулин порывался выпрыгнуть в окно, а мы с Лешей ему доказывали, что свободное падение с восьмого этажа может вредно отразиться на здоровье: Леша облапил Микулина и нежно прижимал его к груди, а я слегка хлестал его по щекам — для снятия стресса, это медициной рекомендовано. Тогда, сразу после пожара, Микулин сердечно меня благодарил и даже трижды облобызал, но потом при встречах старался не узнавать: не очень-то приятно раскланиваться с человеком, который пусть во спасение, но все-таки набил тебе морду.

— К вечеру, ну буквально час назад Микулин зашел в музей, — заметно волнуясь, продолжила Ольга. — Я думала, проконсультироваться, он работает над исторической повестью, но оказалось совсем другое. Сначала он спросил, как дела, я, между прочим, рассказала ему о глупых вопросах дамы, потом мы стали беседовать на эту тему, вспоминали другие нелепые слухи и сплетни, которые до сих пор, шесть лет спустя, распускают обыватели, и вдруг Микулин сделал мне совершенно неожиданное предложение! Он сказал, что сегодня на редколлегии… Словом, он предложил мне написать про Большой Пожар.

Не знаю, кто так первым его назвал, да это и не имеет значения. Один человек сказал, другой повторил, третий подхватил — и по городу пошло гулять: Большой Пожар. А ведь горело только одно здание! Ну, не совсем обычное здание, но все-таки одно-единственное. А запомнилось, и как! Наверное, потому, что, хотя за свои четыре века повидал наш город всякого, на памяти последних поколений более впечатляющего зрелища не оказалось. В войну немецкие самолеты до нашего города не долетали, опустошительных наводнений, землетрясений у нас не бывает, катастрофические пожары, когда город выгорал дотла, случались в те далекие времена, когда был он еще деревянным, а обычные, локальные пожары на горожан особого впечатления не производили — и видели те пожары немногие, и тушили их быстро. Другое дело Большой Пожар, который как фейерверк в честь праздника виден был с любой точки города. Потому и запомнился. Если в жизни каждого человека есть какая то веха, от которой он ведет дальнейший отсчет времени, то почему бы такой вехе не быть и в жизни города? И у нас на улице запросто можно услышать: «Это когда было, до Большого Пожара?» — «Нет, месяца через два…»

Конечно, в документах, на разборах и в описании мы указывали точный адрес и официальное наименование здания — Дворец искусств, но между собой, вспоминая, так и говорили — Большой Пожар. Вкипепо в память, в сердце. Уже потом, когда в наш гарнизон прибывали для прохождения службы видавшие виды ребята, они поначалу даже обижались: «Торфяные пожары по месяцу тушили, а у вас один дом горел, за несколько часов справились — подумаешь, пожар века!» Но через месяц-другой ребята обживались, вникали в суть и честно признавались» «Мы-то думали, всяк кулик свое болото хвалит… Ничего не скажешь — Большой Пожар!»

В нашей семье главный его знаток — Бублик. Правда, в тот день ему еще двух лет не исполнилось, но, во-первых, как говорит Дед, «лучше всего человек запоминает своей шкурой», а к Бублику это относится в полной мере, и, во-вторых, у него вообще потрясающая память. Живем мы неподалеку от УПО (управление пожарной охраны), дня не проходит, чтобы на чаек не заскочили приятели; чаек, бывает, растягивается до позднего вечера, мы сидим, вспоминаем, спорим, и вдруг из спальни доносится: «Дядя Коля не с шестнадцатого, а с четырнадцатого этажа ту тетю спас!»

И хотя Дед тут же бежит ругаться и плотно прикрывает двери, для Бублика нет большего удовольствия, чем уличить нас в ошибке. А когда ему внушают, что это нехорошо — вмешиваться в разговор взрослых, — он резонно возражает: «А зачем вы говорите неправду?» Тут и сам Макаренко развел бы руками…