Большой пожар

Не прошло и часа, как гости обнаружили, что на столах не осталось ни капли спиртного и что хозяйка не предпринимает никаких усилий, чтобы возобновить его запас, а в ответ на запросы и иамеки отдельных гостей официанты, симулируя непонимание и глухоту, притаскивают целые батареи бутылок с минеральной водой.

Сергей Антоныч хохотал до слез.

— Кожей чувствовал, что она возьмёт своё, — с торжеством восклицал он, — не мытьём, так катаньем. Сдавайтесь, ребята! Патрикеевна, пью этот боржом за твою удачу!

Ольга скромно поблагодарила и раскрыла тетрадку.

Анатолий Аничкин и Саша Ковальчук, молодые коллеги и любимые ученики Сергея Антоныча, уже бывали в нашей компании и посему чувствовали себя вполне раскованно.

— Вообще говоря, меня смущает эта тетрадка, — начал Аничкин. — Мало ли чего я спьяну наговорю? Или лучше сказать — с боржому? С одной стороны, приятно, конечно, стать персонажем крупного художественного полотна, но с другой — диссертацию скоро защищать, как бы кого не обидеть, а, Сергей Аатоныч?

— Только умолчи, я тебе первый на защите чёрный шар брошу, — пригрозил Сергей Антоныч. — Крой, не взирая на лица!

— Шеф имеет в виду, — пояснил Аничкии, что далеко не все из ста сорока трех гостей вели себя в достаточной степени благородно. Шефу хорошо, Арбуз ему все прощает, летом шорты, а зимой свитер, которому место в Ольгином музее — кустарное изделие времён Бориса Годунова, а каково нам с Сашей? Раскроет начальство будущую книгу и с возмущением прочитает, как старший научный сотрудник Аничкин, который через несколько месяцев нагло рассчитывает защитить докторскую, распространяет о членах учёного совета самые чудовищные небылицы… Извините, я пас.

— О начальстве или хорошо, или ничего, — вставил Ковальчук.

— Есть один выход, — предупредив грозный окрик шефа, заметил Аничкин.

— О тех, кто вёл себя пристойно — так и скажем, а тех, кто праздновал труса и ревел, как корабельная сирена в густом тумане, скроем под псевдонимами.

— Валяй, — великодушно разрешил Сергей Антоныч. — Шила в мешке не утаишь, каждый себя узнает.

И дальше последовал рассказ.

Аркадий Родионович Бузукин в свои шестьдесят пять лет выглядел на пятьдесят: бывший капитан первого ранга сохранил морскую выправку, уверенную походку (о том, что вместо правой ноги до колена у него протез, знали далеко не все) и мозг без признаков склероза. Несмотря на внешнюю суровость и попытки наладить в НИИ флотскую дисциплину, директор был типичным добряком и ходатаем по делам подчинённых, которые, надо отдать им справедливость, умело пользовались этой слабостью. Арбуз в институте был любим, а к его юбилею готовились с энтузиазмом: сбросились по десятке на банкет, сочинили куплеты и шуточные адреса, соорудили стенды, на которых отражались его жизнь и деятельность. Жена Арбуза, его боевая подруга по морской пехоте Анна Алексеевна, предоставила юбилейному комитету альбом с семейными фотографиями. Особенно сильное впечатление производила любительская карточка, на которой полуторагодовалый карапуз торжественно нёс в руках ночной горшок. Надпись гласила: «Профессор Бузукин в начале жизненного пути». Были и другие экспонаты, вызывавшие тоже положительные, но совсем иного рода, эмоции. На одной карточке капитан второго ранга, совсем ещё молодой, целовал перед застывшим строем гвардейское знамя, а на другой того же кавторанга, опирающегося на костыли, держала под руку молоденькая медсестра в гимнастёрке, из-под которой виднелась тельняшка. И надпись: «Поддержка на всю жизнь».

Руководили банкетом три человека.

Как и всякий директор, Аркадий Родионович опирался на особо приближённых людей, которым передоверил все хозяйственные функции: на заместителя по общим вопросам Глебушкина, референта Баринова и председателя месткома Курова. В жизни часто бывает, что самые приближённые не всегда оказываются самыми преданными, но когда хозяин об этом узнает, они обычно в его покровительстве уже не нуждаются. Будучи человеком мудрым, но столь же доверчивым, Аркадий Родионович полагал, что в данном случае имеют место исключения, и сердился на жену, которая в этом вопросе проявляла большую проницательность, и на Попрядухина, который в глаза и за глаза обзывал тройку фаворитов «арбузными корками, прилипалами, бездельниками и мошенниками». Почти все остальные сотрудники были солидарны с Попрядухиным, но старались на сию опасную тему не высказываться, ибо почему-то так получалось, что каждый, кто высказывался, выпихивался в отпуск в апреле или ноябре и таинственным образом исчезал из списка на распределение квартир.

— Я потому начал с этих людей, — разъяснил Аничкин, — что двое из них сыграли существенную роль в первом же акте нашей драмы, я бы даже сказал