Большой пожар

Чепурин — ближайший друг и помощник Кожухова; в одном они похожи, как близнецы, в другом — антиподы. Оба до мозга костей пожарные, в высшей степени компетентны и лично храбры, но в отличие от Кожухова, который непримирим к малейшим, даже не очень существенным недостаткам, Чепурин относится к ним с иронией. У него вообще типично ироничный склад ума, допускающий терпимость и милосердие — подобный ум, как мне кажется, лучше приспособлен к нашей неупорядоченной жизни вообще и к пожарной службе в частноссти: идеального порядка все равно никогда не добьёшься, а раз так, то держи и руках вожжи, не позволяй вылезать из оглоблей и закрывай глаза на мелочи. Там, где Кожухов беспощаден, Чепурин строг, Кожухов строг, Чепурин снисходителен, Кожухов поругивает, Чепурии посмеивается; если ослушаться Кожухова и думать не смей, то с Чепуриным можно иной раз чуточку поспорить

— словом, хотя ребята искренне уважают обоих, под началом Чепурина служить легче. Что касается меня, то я люблю и того, и другого, и если с Чепуриным общаюсь чаще, то лишь потому, что Кожухов едва ли не самый загруженный человек и городе.

Сказать, что мы с Чепуриным дружны, было бы преувеличением, но явно и откровенно друг другу симпатизируем, и единственное, что нас удерживает от общения семьями, это Васина щепетильность: все-таки прямой начальник, как бы кто-нибудь что-нибудь о чем-нибудь не подумал. Но в Дедову библиотеку Чепурин наведывается частенько, а для Деда в отличие от Васи субординация — пройденный этап, тем более что Чепурина Дед знал ещё мальчишкой и в люди выводил, когда тот после флота окончил пожарное училище и явился на службу желторотым начальником караула.

Чепурин значительно старше нас, ему уже сорок пять — годы, когда по крышам лазать неохота, а если приходится, то безо всякого удовольствия», как посмеивается он. Я добавлю — а частенько приходится, так как начальник штаба пожаротушения («доверяй, но проверяй!») любит своими глазами видеть, как работают его ребята, «вверх растут или вниз».

В городе Чепурин фигура известная, не столько потому, что он в самом деле потушил немало пожаров и лично спас десятки людей, о чем мало кто знает, сколько потому, что «попал на перо» одному восторженному журналисту, который после Большого Пожара тиснул в газете на целую полосу очерк «Человек в тельняшке» с фотографией. Несмотря на то что автор руководствовался лучшими намерениями, в очерке, помимо чистой правды, оказалось столько патоки, что Чепурин краснел, бледнел, хватался за голову и поклялся отныне не давать интервью ни за какие посулы.

Я самонадеянно решила, что для меня он сделает исключение, но какое там! Узнав, что я собралась о нем написать, он ясно и недвусмысленно дал понять, что в ближайшие пять-десять лет будет сильно занят, а когда я обиделась, послал мне с Васей в подарок изящную игрушечную метлу (с лёгкой руки Димы я прослыла в УПО ведьмой). Но, как известно, у каждого мужчины, каким бы он ни казался совершенством, есть своя ахиллесова пята! Один тает от нежности, другой от похвал, третьему больше всего на свете хочется казаться сильным и т. д. Вот эту слабинку я и нащупала. Позвонила Чепурину: «Андрей Иванович, можете от меня не прятаться, больше приставать не буду. — Вот умница, обрадовала, честное слово! — А почему вы не спрашиваете, что я придумала? — Так, так… (насторожённо), выкладывай… — Я решила от начала до конца, без всяких купюр, процитировать „Человека в тельняшке“!»

Вот тут-то Чепурин и всполошился. Боже, как он меня поносил! — И ведьма, И шантажистка, и архивная мышь (за мышь извинился), и музейный экспонат, и гангстер в юбке — и, выдохнувшись, сдался. Ещё бы не сдаться, в очерке были такие перлы: «От проницательного орлиного взгляда красивых чёрных глаз подполковника не ускользало ничего», или: «Вперёд! — взывал он.

— Пожарный презирает опасность! Рукава — к бою!», и ещё самое главное: «Вынося на руках миловидную, но беспомощную женщину, Чепурин бережно прижимал её к себе: ведь на её месте, растроганио думал он, могла бы оказаться моя жена». И другие подобные красивости, одно лишь упоминание о которых приводило Чепурина в ярость.

Я положила руку на боевой устав и поклялась писать правду и только правду. Чепурин вспоминал и рассказывал, я стенографировала, прибавила то, что слышала от других и, как заверил мой первый слушатель Дед, вроде ничего не наврала. «Разве что самую малость, — ухмыльнувшись, добавил он. — Пожарные у тебя меж собой разговаривают… ну, это, без всяких словечек. А в бою, Леля, словечки — это важный элемент, без них и команду не всякий поймёт. Я к тому, что команда со словечками убедительней, до сердца и души доходит».

Этот аргумент н с возмущением отвергла.

— Моя благоверная в тот день отличилась дважды, — рассказывал Чепурин.