Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

К 1794 году у него возникли проблемы с выплатой жалованья, и театральный менеджер умолял своих артистов принять вместо оклада возможность играть все, что они хотят, и получать значительный процент от выручки. О договоренности, заключенной на таких условиях с Петром Плавильщиковым[113], было объявлено в «Московских ведомостях» 13 декабря 1794 года, чтобы показать бедственное положение низшего класса. «Сама возможность выступления — привилегия для Петра Плавильщикова, не получающего никакого жалованья» и просящего «почтенных зрителей проявить к нему снисходительность» своим присутствием[114]. Он ушел из театра вместе с дирижером оркестра, заставив зрителей встать на сторону актеров.

Кризис только усилился в последний год правления Екатерины Великой и первые годы царствования Марии Федоровны[115] — супруги императора Павла I. Получив вести о препирательствах, она отправила одного из своих шпионов в Петровский театр, чтобы тот доложил о его состоянии[116]. Николай Маслов отчитался три недели спустя (28 ноября 1799 года), огласив длинный список изъянов. Он жаловался на то, что театр изменил репертуар настолько резко, что актеры даже не смогли вовремя выучить роли. Костюмы были в плохом состоянии, а иногда артисты просто надевали уличную одежду. Помимо этого, в театре и гримерках было так холодно, что исполнители часто заболевали. «Руководство же, — продолжал он, — все время их упрекает»[117].

Мария Федоровна выразила искреннее удивление по поводу того, что унижаемые члены труппы не взяли дела в собственные руки и не потребовали смены руководства. Она поняла, что Петровский театр уже три года как обанкротился — вместе со смертью ее свекрови, Екатерины Великой. Хотя Медокс продолжал объявлять о представлениях в «Московских ведомостях» после официального траура по императрице, даже праздники с фейерверками в Ротонде не могли скрыть печальную истину. У него не осталось ни денег, ни уборщика для мытья сцены и ловли мышей, ни топлива для обогрева. Все еще питаясь иллюзией, что сможет задобрить свою Немезиду[118] (Прозоровского), антрепренер обещал отремонтировать здание и обогревать его перед каждым представлением. Он хотел увеличить доходы, показывая на сцене «Пигмалиона» — пьесу про скульптора, отказавшегося от плотских удовольствий и влюбившегося в одно из своих творений (богиня Венера из жалости к нему оживляет статую). Постановки 1794 и 1796 года с превосходной музыкой, написанной богемским скрипачом Яном Йиржи Бендой, пользовались успехом, но бо́льшая часть других его представлений провалилась. Театр полностью пришел в упадок, и никто из московских дворян не хотел наводить в нем порядок. В 1802 году Медокс отправил длинное письмо Марии Федоровне в надежде на то, что Воспитательный дом возьмет на себя все долговые обязательства, а ему будет позволено с достоинством уйти на покой спустя 26 лет служения русской культуре. Получив плачевные результаты ревизии, императрица распорядилась ликвидировать имущество англичанина.

Его долги Опекунскому совету превысили 300 000 рублей, которые император Павел погасил от имени правительства. Рязанско-московские купцы, несмотря на все их красочные ругательства, так и не получили назад свои 90 000 рублей.

Петровский театр закрылся в воскресенье, 8 октября 1805 года. В три часа дня, перед самым началом популярной оперы «Леста, днепровская русалка»[119], маленькая искра превратила здание в пылающий ад. Пожар продолжался в течение трех часов и был виден отовсюду. Полиция, работники театра и пожарные смотрели на пламя, разинув рот, и ничего не могли поделать. Причина возгорания остается предметом споров. Две очевидицы, добрые женщины преклонного возраста, утверждали, что Судный день настал пораньше специально для Медокса. «Леста» не была неблагопристойной постановкой, в ней лишь пересказывалась старая легенда о русалке, ждавшей принца. Однако старушки сочли ее демоническим кошмаром больного воображения, оскорбляющим христиан в зале. Бог вмешался до того, как подняли занавес.

Многие полагали, что пожар случился из-за халатности работников гардероба. Якобы кто-то из них повесил пальто прямо над свечой и не смог потушить пламя. Известный драматург Степан Жихарев считал, что это было типично для имевших мизерное жалованье сотрудников Медокса, «из которых один был твердолобее другого»[120]. Сам он наблюдал за происшествием издалека: «Мы увидели огромное зарево пожара над Москвой и долгое время стояли в изумлении, размышляя о том, что может гореть так сильно. Проезжавший из Москвы почтальон рассказал, что театр на Петровке охвачен пламенем, а пожарная команда так и не смогла его спасти»[121].