Большой террор. Книга II

Задача была грандиозной, а в тех обстоятельствах — просто немыслимой. Но кое-что все же можно было улучшить. 12 августа 1940 года отменили систему двойного командования. В сентябре Мехлис был выведен из состава политического руководства армией. Наметилось частичное возвращение к методам подготовки, которые использовал Тухачевский. Но как можно было за оставшееся время создать руководство и возродить дух армии? На посту Наркома обороны Тимошенко был неизмеримо эффективней Ворошилова, но последний, наряду с многочисленными сталинскими выдвиженцами, все еще сохранял в своих руках большую власть. А Сталин, наивысшая инстанция, по-прежнему отказывался поверить в возможность германского нападения.

Эриксон, один из ведущих знатоков этого периода, сомневается в том, что накануне германского вторжения «в Советском Союзе существовал последовательный план обороны».[963]

Отношение Сталина к германо-советскому пакту 1939 года — один из самых любопытных эпизодов его политической карьеры. Странное дело: человек, не придававший ни малейшего значения словесным заверениям, равно как и письменным, думал или во всяком случае надеялся, что Гитлер не нападет на Советский Союз. Даже когда у него в руках были исчерпывающие доказательства, что нацисты стягивают силы для нападения, — доказательства, представленные советской разведкой, англичанами и немецкими перебежчиками, Сталин отдал строгий приказ рассматривать подобное сообщение как провокацию. Он сказал Шуленбургу «мы должны оставаться друзьями», а полковнику

Кребсу «мы останемся вашими друзьями при любых обстоятельствах»[964] в надежде, что его слова возымеют действие. Как еще можно объяснить эти заверения?

Между 1939 и 1941 годами поощрялись нападки на Великобританию, но всякое упоминание слова «фашизм» было запрещено. Советник советского посольства в Париже Николай Иванов получил пять лет тюрьмы за «антигерманские настроения».[965] Приговор был утвержден — вероятно, из-за бюрократической волокиты — в сентябре 1941 года.

Эренбург приводит в своих воспоминаниях слова старого советского дипломата, который горько заметил, что два года, сэкономленные германо-советским пактом, были потрачены почти впустую. И добавляет: «Он (Сталин) подозревал в коварстве своих ближайших друзей, а Гитлеру поверил».[966]

Существует мнение, согласно которому вся ненависть и вражда были сконцентрированы на Троцком, поэтому Гитлер как бы оставался в тени. Гитлер был пугалом, скорее предназначенным для устрашения партии, нежели реальной угрозой. С психологической точки зрения в этом, по-видимому, есть доля правды. Однако нужно сказать, что недостаточный контакт с действительностью, обнаруженный Сталиным накануне нацистского вторжения, не чувствуется в его подходе к созетско-германским отношениям в первый период действия пакта. В 1939-40 годах СССР держался непреклонно и отказывался брать на себя конкретные обязательства. Оказывая Германии, как союзник, определенные услуги, он неизменно проявлял даже в самых незначительных переговорах цепкость и подозрительность, торговался за каждую мелочь. В последующий период войны эти же черты были характерны для его отношений с англо-американскими союзникалли. Таким образом, утрата чувства реальности — это своего рода «комплекс» 1941 года.

Возможно, что, сознавая беспомощность своей армии и своего режима перед лицом германского нападения, Сталин продолжал слепо надеяться на дополнительную двухлетнюю отсрочку, — надеяться вопреки здравому смыслу. Удача сопутствовала ему долгие годы, и он, видимо, окончательно уверовал в благосклонность судьбы. Но как бы там ни было, 22 июня на него посыпались отчаянные (и нелепые) донесения с границы: в нас стреляют, что нам делать?

А ведь советская армия была больше по численности, сильнее по материальной части и не хуже оснащена гехнически, чем немецкая. Только в одном нельзя их сравнить: немецкое командование, штаб и офицерский состав были на много голов выше. Гитлер устранил ряд высших офицеров, но у него хватило ума, чтобы понять: вести войну без хорошо обученных военных кадров — невозможно.

Советские армии, принявшие на себя удар немцев, были к этому не подготовлены и не получили нужной поддержки. Они начали в панике отступать. Реакция Сталина была мгновенной: он приказал расстрелять командующего Западным фронтом Павлова и его начальника штаба Климовских, за которыми последовал генерал Коробков, командующий разбитой 4-ой армией. Но это не могло спасти три армии и четыре механизированных корпуса, попавших в ловушку между Минском и Белостоком.