Большой верблюжий рассказ

- Пить и читать Пушкина, величайшего гения величайшего народа! - все более воодушевлялся Геля, бывший ассироглазый человек, про которого Полинька сказала "великий русский поэт". Кто знает, может, он действительно великий и русский, может, он действительно поэт, хотя и бывший ассироглазый, хотя и читающий чужие стихи - чужие в том смысле, что не свои.

Мы пили, и он читал нам, все более обнимая нас глазами, в которых уже не было никакой ассирийской грозы. "Я был пред ним быстрее молнии!" - так ведь похвалялись ассирийские цари после того, как превращали в пустыню очередного своего соседа. И коли так, то уже, скорее, я сам был ассирийцем, сатрапом, свирепым царем из "Анчара", стихотворения, запавшего мне с самого детства.

В каком-то большом ресторане нас за Пушкина поприветствовали два кавказца в спортивных костюмах. Один сказал здравицу, а другой молча отсалютовал фужером. При этом Полинька неуловимо превратилась в газель. Я восхитился превращению. Говоривший здравицу оказался осетином, а его приятель - чеченцем. Узнав, что мы с товарищем Нейманом из Свердловска, они спросили, велика ли наша область. Интерес к географической точности был не праздным. Они оба учились в местной школе милиции, и их ждали зоны по северу нашей области.

- Как там? - спросили они, имея в виду климат.

Я вспомнил обледенелую, падавшую поверх снега листву в день моего отъезда, и мне захотелось туда. Не прерывая разговора, я стал сочинять телеграмму. Когда пришел к единственному слову, которое мне показалось необходимым, встал из-за стола.

- В даретхану? - спросил товарищ Нейман.

Азиатское слово означало туалет. С моим единственным для телеграммы оно не соседствовало. Я рассердился. На секунду. Ну, еще на одну. Более сердиться на товарища Неймана могла только сволочь.

- Выпьем за нашу дружбу! - сказал я по-осетински, а по-чеченски сказал: - Да погибнет враг! - сказал, что знал. Наоборот никак бы не вышло.

Времени на восторги я не дал. Попросил прощения и выбежал послать в стылую, дымную от заводов нашу хмарь то единственное слово, от которого хоть один листик да должен зазеленеть. Я - сволочь, говорил я себе. Хотя я и не умею сердиться на товарища Неймана более двух секунд, но я - сволочь. Я здесь. А моя симпатич..., то есть моя лю... моя би... моя - кто?.. она там! Римская стопа твердо ступила на плиты улицы - к почтамту. Добрые люди, где здесь почтамт?.. Спасибо! Ачу! Ачу - это спасибо по-местному. Уже выучил. Стопа - туда. Лю... - кто? Би... - кто? Единственное слово, которое с ее щек соберет льдинки слез. Кто она мне? Лю... - шаг к почтамту, римский шаг. Би... - шаг, римский. Ма... - шаг. Нет, быстрее. Надо быстрее. Римский шаг и слог. Шаг - и слог. Шаг - и слог. Лю-би-ма-я. Я нахожусь здесь. А моя любимая - там. Ей нужно мое слово. Мне нужно мое слово. Отчего только сейчас? Потому что сволочь. Шаг - слог. Шаг - слог. Сволочь. Сволочь. Отчего только сейчас? Сейчас - отчего? По ступеням - в зал. Шаг, шаг, шаг, шаг римские. Было когда-то четыре верблюда у дона Педро. Бланк. Ручка. Адрес. Фамилия. Имя. Слово. Тепло. Хочу к ней. Вместе со словом. Лю-би-ма-я. Подпись. Сдал. Девушка порозовела:

- Извините, одним словом или как у вас?

- Как у нас.

- Но это дороже.

- Можете срочной?

- Обязательно.

- А еще срочней. Совсем срочно?

- Правительственная.

- Сейчас же. И раздельно.

Обратно - римским. Отчего же сейчас? Сволочь. К ней. Поцеловал в марте. В прошлый случайный приезд. Примчался утром с гвоздиками. Ждала. И не ждала. Боялась не дождаться. Ждала. Прибежал. Вечером поцеловались. Ночь провели в аэропортовском экспрессе. Водителю: нам некуда идти. Можно с вами? Улыбнулся: сиди, командир! До утра - в автобусе. Целовались и спали. Урывками. А схватило только сейчас. Сволочь. Хорошо, что правительственная. Не сволочь, а телеграмма. Вечером получит. Уже вечером. Шаг, шаг, шаг, шаг. Римские. У дона Педро, и он с успехом на них не спеша весь мир объехал. Весь. И Андхой, Даулатабад, Меймене. А где же письма от нее? Плиты улицы. Весь мир объехал. И Андхой, Даулатабад, Меймене. Где ее письма? Ресторан. Вестибюль. Писем от нее нет. И ей меня не надо.

- Ладо! - слышу голос товарища Неймана.

Ей ме ня не на до.

- Ладо!

Товарищ Нейман спешит навстречу. Остановились.

- Ох этот наш Пушкин! - радостно говорит товарищ Нейман, радостно оттого, что я нашелся.

- А Полинька? - просто так спрашиваю я.

- Склонял. Но покамест нет возможности выступить с развернутой программой. Надеюсь, удастся у крутовщины.

- Склонял - как?

- Сказал ей, что я импотент. Она поддалась на уловку, засунула руку в ширинку и - хахаха, Нейман, никогда не говори мне этого слова!.. Но наш Пушкин! Сыплет стихами, как... И осетину выдал из их поэзии, и чеченцу. Я попросил Иосифа Бродского - тут же десять минут читал Бродского. Что-то там такое: октябрь, море поутру щекой лежит на волнорезе. Сейчас вспомню еще.