— И теперь, еще совсем недавно, я пытался призвать Лидию Владимировну к порядку, просил ее взять себя в руки, одуматься. Но она якобы не может вести себя иначе, расшатана у нее, видите ли, нервная система, в чем, конечно, повинен только мой эгоизм.
Поверьте мне, как врачу, нервы тут ни при чем, хотя оговариваюсь: эта сфера не в моей компетенции. В связи с этим прошу суд обратить внимание на некоторые любопытные обстоятельства: наш ад до сих пор мы с Лидией Владимировной оберегали от чужих взглядов и ушей. О нем знает лишь одна моя сослуживица, подруга Лидии Владимировны, которую мы, по обоюдному согласию, вызвали сюда свидетелем. Вне дома я и Лидия Владимировна ведем себя безупречно. Было несколько случаев — три или четыре, не помню, — когда к нам являлись из школы, где учатся наши мальчики, выяснить причины, почему дети стали плохо учиться. Лидия Владимировна ахала, охала, а правды так и не сказала. Мальчики же отставали, безусловно, из-за наших распрей.
Итак, Лидия Владимировна умеет держать себя на людях и не умеет до́ма, с мужем. Что сие означает? А прежде всего то, что уважаемая Лидия Владимировна безответственно относится к своей семье. Видите ли, со мной она не может вести себя хорошо, а вот, скажем, с милиционером может. Почему? Да потому, что за оскорбление представителя милицейской власти ее могут наказать, а за оскорбление мужа… даже у нас нет еще такой статьи, которая оберегала бы… Словом, это ясно.
Какие же тут нервы! Это самая настоящая бытовая распущенность!
Ввиду вышеизложенного прошу вас, граждане судьи, уважить мою просьбу о расторжении брака с моей супругой Лидией Владимировной.
Ответчица Бочкарева Лидия Владимировна, 1912 года рождения, из рабочих, беспартийная, с незаконченным высшим медицинским образованием, занята домашним хозяйством, имеет детей: Олега 14 лет, Игоря 12 лет и Виктора 9 лет.
Что я могу сказать? После таких несправедливых слов мужа говорить нелегко. Не готовилась я, как мой муж, ночами напролет, не распределяла факты по полочкам, как кухонную посуду, не записывала их, эти факты, в голубой блокнот, тисненный золотом. Ну что же, скажу, как сумею. Поймете меня — хорошо, не поймете — буду искать правды выше. Так вот: я согласна на развод и тоже прошу суд прекратить нашу никчемную, никому не нужную семейную жизнь. Только прошу вас, товарищи судьи, не винить в этом меня. Виноват мой муж.
Начну и я издалека. Да, мы действительно любили друг друга. Да, мы связали свою судьбу добровольно, по любви. Да, нас в свое время постигло горе, и это выбило меня из колеи. Всё это так, верно. Верно и то, что мы до 1945 года, до самого окончания войны были счастливы, а последние пять лет ссоримся. Но муж не сказал всей правды, — она горька для него. А правда эта вот в чем: когда у нас родились сыновья, я бросила институт и отдала себя целиком мужу, детям, заботам о них. Я дышала ими, молилась на них, как может молиться преданная жена и любящая мать. Что же дал взамен мне он, мой муж, умный, знающий, всеми любимый доктор?
Буду справедливой: первоначально я имела всё — искреннюю любовь, искреннее внимание. Но с окончанием войны он в сущности исчез из семьи: день занят, вечер занят, ночью занят…
— Нет, до войны этого не было. До войны мы жили хорошо… А теперь… Подумайте только, что получается: у мужа большой общественный труд, слава, почет, добрые знакомые, знатные друзья, его, видите ли, все любят. А у меня: неуловимый, усталый муж, забота о нем, отбивающиеся от рук мальчики, тревога за них, магазины, кухня и многие другие обязанности домашней хозяйки да еще, как презрительно выразился муж, «так называемой».
Муж говорил еще о долге советского врача, об обедах с добрыми пациентами. Не за это я упрекаю его. Много занят — пусть: большому кораблю — большое плавание. Чуткий он врач — хорошо, похвально, сама гордилась этим. Но он считает за труд позвонить домой, чтобы предупредить о позднем возвращении. А я целый вечер подогреваю обед и жду его.
— Жду потому, что муж каждое утро, уходя из дому, обещает вернуться во́-время, к обеду. Не было ни одного случая, чтобы он сдержал свое слово. Является поздно вечером, а то и ночью, от обеда отворачивается, правда, извиняясь (спасибо ему хоть за это проявление чуткости), быстро раздевается и еще быстрее засыпает крепким, сладким сном.
— Нет, к детям он тоже охладел. Примерно за последние три года он совершенно отошел от детей, не интересуется их успехами в школе, ничем не интересуется, что касается мальчиков.
Далее, муж перед вами сегодня сетовал на то, что я чуть ли не глушу его таланты, отравляю жизнь, мешаю работать и, кажется, хочу даже поссорить его с нашей эпохой.