Большой вопрос

— Я имею в виду твое желание учиться, стать инженером-разведчиком, участником наших великих строек. Ведь ты об этом, кажется, мечтала. Учти, тебя могут отчислить из института.

— Дальше!

— Дальше я не вижу никаких оснований к тому, чтобы ты оставалась в своем теперешнем, прямо скажу, незавидном положении.

— Вот даже как?

— Скажи — только не таясь, — разве ты сама не тяготишься своей жизнью?

— Это неинтересно. Интересно другое: почему ты стал тяготиться мной?..

— Не тобой, а твоим теперешним положением. Оно обижает меня, оно разрушает нашу мечту — идти вперед плечом к плечу.

— Вот за откровенность благодарю. Значит, я тебе противна, ненавистна! Значит, грош цена моим заботам о тебе? Значит, судьба ребенка тебя не интересует! Может быть, его лучше сдать в детский дом?

— Какой тон!.. Но, между прочим, не нам с тобой, выросшим в детском доме, иронически говорить о детском доме. Почему ты решила, что мы должны воспитывать ребенка тепличным способом, дни и ночи сидеть у его кровати, не сводить с него глаз?..

— Может быть, укажешь выход из положения?

— Могу. Почему, например, нельзя хотя бы частично поручить присмотр за Вовкой тете?

— Так она и пойдет на это!

— С удовольствием пойдет. Если хочешь знать, я уже говорил с ней об этом.

Людмила задумалась.

— Признаться, я в большом затруднении, — сказала она. — В твоих словах есть доля правды, но… ты должен понять меня, Володя, — я не могу никому перепоручить воспитание нашего сына.

— Не воспитание, а присмотр.

— И этого не могу: боюсь! Когда я вынуждена оставлять Вовку… ты посмотрел бы на меня: я мечусь, как угорелая! Мне кажется, что с Вовкой стряслась беда.

— Нелепый страх.

— Понимаю, но сделать с собой ничего не могу.

— Возьми себя, Люда, в руки. Это будет на пользу и нашему мальчику, и тебе, и мне. Мы с тобой не должны быть врагами своего счастья.

— Да, да. Ты прав. Хватит об этом. — И Людмила уверенно добавила: — Мы будем счастливы по-настоящему, мой милый.

Однако прошло несколько дней, и Людмила снова решила повременить с учебой в институте до тех пор, пока не отправит Вовку в детский сад. Другого выхода нет: студенты-геологи, как никто, связаны с выездами на производственную практику в разные районы страны. С собой ребенка ведь не возьмешь.

Жаль, конечно, что она одинока в своих взглядах. Владимир их не разделяет, с ним бесполезно говорить об этом. Лучше уж молчать. Возможно, со временем Владимир поймет ее, смягчится, уступит.

Между супругами установились сухие, деловые отношения; каждый замкнулся, ушел в себя. Семейная жизнь потускнела. Владимир стал чувствовать себя каким-то бездомным мужем. Единственное спасение видел в работе, особенно в диссертации.

6

С Надеждой Петровной Морозовой Владимир познакомился у приятеля. Она была не молода, овдовела задолго до войны. После смерти мужа, известного ученого, поступила экскурсоводом в Русский музей, — увлеклась живописью. Она была культурной, всесторонне развитой женщиной, приятной собеседницей. Владимир и Надежда Петровна стали часто встречаться.

«Удивительно, почему он ничего не говорит о своей семье? — думала она. — Почему всегда один? Счастлив ли он?..»

Осторожно, как бы невзначай, Надежда Петровна спросила Владимира о жене и сыне. Он уклонился от откровенного разговора, но предложение Надежды Петровны — прийти в следующий раз с Людмилой — принял.

Владимир пошел на это с определенной целью — не сможет ли эта умная, с большим жизненным опытом женщина подействовать на жену. Он чувствовал сейчас, как никогда, неотступную потребность в хорошем, полезном посреднике.

— Послушай, Люда, — обратился Владимир к жене, — ты не хотела бы вступить в Общество любителей русской живописи?

— Что это еще за общество? — насторожилась Людмила.

Владимир рассказал о своей дружбе с интересным человеком, вдовой, научным сотрудником Русского музея.

Лицо Людмилы покрылось пятнами. Она оборвала мужа:

— Не пришлось бы тебе скоро переименовать это свое общество живописи в общество вдов и разведенных.

— Неужели ревнуешь?

— Упаси бог! Нисколько.

— То-то!.. Вспомни, что это низменное чувство никого не приводило к хорошему.

— Благодарю за назидание.

— Люда, мы когда-то поклялись жить на здоровых началах…

— А не ты ли первый нарушил эту клятву!.. Кроме того, я, кажется, никогда не клялась терпеть твоих безобразий!

На глазах у Людмилы показались слёзы. В душе она проклинала себя: не сдержалась, выдала себя с головой. Заметит, еще больше возгордится.

Владимир действительно заметил слёзы, но не возгордился.

— Не надо, Людмила! Перестань!.. Давай помиримся! Ни к чему всё это!

Людмила обрушила на голову мужа самые невероятные обвинения: упрекала в измене, в забвении обязанностей мужа, отца, рекомендовала перестать притворяться и немедленно переехать к той, кого любит…

— Опомнись, Люда! Кроме добрых приятельских отношений, у меня к этой женщине ничего нет и быть не может.

— Тем легче тебе с ней порвать.

— Я не верю, Люда, что ты говоришь об этом всерьез.

— Нет, нет, я самым решительным образом требую: я или она!..

— А я последний раз прошу тебя, опомнись!..