5. Еще, пожалуйста, вспомни приятно о Лицее и лицейских (ибо одного пункта маловато):
Матюшкин чуть не побил меня в 1824 году за то, что в течение полугода я не мог на один вечер оторваться от дел и посетить Царское Село (Горчаков).
— Дельвиг, почему ты не был на Сенатской площади среди бунтовщиков?
— Очень рано вставать, поленился (Комовский со слов Корнилова).
Комовский однажды занял у кого-то десять тысяч, думая, что умирает, но выздоровел и пришлось деньги отдавать (Корф).
Не забуду никогда, как у Пущина на Мойке отмечали 19 октября 1818-го: добрая половина Лицея явилась — и соорудили канделябру изрядную (Яковлев).
6. Сильнейшее желание:
Жить (Пущин)
Спать (Мясоедов)
Избавиться от желаний (Горчаков)
Выплыть (Матюшкин)
7. Девиз, любимое изречение:
Ха-ха-ха, хи-хи-хи, Дельвиг пишет стихи (Яковлев)
А ты, братец, судя по рылу — из свиней не простых (любимое Кюхлино, сообщил Пущин)
За далеких, за родных будем ныне вдвое пьяны (Данзас)
8. Любимое занятие:
Коллекционировать денежные купюры (Горчаков)
Прощать глупые шутки (Мясоедов)
9. Женский идеал:
Моя жена (Мясоедов)
Моя вдова (Пущин)
Самая доступная (Комовский)
Калифорнийские девы, склонные к замужеству без обряда и ревности (Матюшкин)
Три женщины — те самые, которые разрешены нашему Пушкину его строгими изучателями и ценителями: 1) супруга, 2) няня, 3) поэтическая муза (Яковлев)
10. Пожелания товарищам:
Если хочешь счастья на час — напейся! Если хочешь счастья на год — женись! Если хочешь вечного счастья — будь здоров! (Матюшкин)
Начато 20 октября, вечером
Прочитав эти записи, ты, Евгений, увидишь многое, но не все, — да все не передал бы даже Пушкин.
Как быть? Ты велел — попробую досказать!
Почти всех я видел еще в прошлом году (хотя и не был на том 19 октября) — так что новизна свидания была только с Мясоедовым. Но зато вот уж встреча! Мы не виделись — угадай сколько?
С 1817 года!
По окончании Лицея меня определили в гвардию, а он вскоре уж оказался в своей Туле. Близости особенной меж нами никогда и не было — а затем 41 год пробежал.
Впрочем, не совсем хорошо я рассказываю. Павлуша Мясоедов написал мне неожиданное письмо за Урал, и ничему я сильнее не удивлялся. Во-первых, Мясин, Мясожоров (и еще были разные прозвища, составленные из слогов той же фамилии): мы немало-таки насмешничали над ним — последним по успехам, и что главное — по уму. Да еще и чванлив был, заносчив. В общем, по духу чужой. Но вдруг — письмо за Байкал, да хорошее, доброе письмо. Я даже наизусть из него помню: «Любезный, милый друг мой, Иван Иванович, пишу к тебе и сим желал бы выразить, как много сердце мое берет в горе твоем живого участия»; «может быть, рука моя умела б описать всю силу дружбы и с детства привязанности, кои я к тебе питаю, и перо в сем случае есть дурной доверитель наших чувств — потому и не распространяюсь».
Молодец Павлуша — тем более что вообще-то товарищам не полагалось писать в каторгу — только родным, — и со мною поэтому имели почтовую связь Вольховский, Малиновский и, разумеется, Егор Антонович, считавший себя отцом духовным. Пушкин, вы знаете, особенная статья; он тоже мне писал — но стихами, хорошо вам знакомыми, да с оказией.
Мясин же мой приписал целый лист к посланию моей сестры, которое конечно же читали на почтамте и в III отделении: право, молодец!
Сестра после все же пожаловалась, что мой однокашник, сперва ей столь любезный, вскоре немало надоел — ну, да это уж другая статья.
А теперь, 41 год спустя, свиделись.