Болтик

Они пришли во Дворец культуры, в большую комнату, где стоял трехногий сверкающий рояль. Его поднятая крышка напоминала косой китовый плавник, а клавиши - пасть кашалота. Дядя с клочкастыми бровями начал давить на клавиши и требовать, чтобы Максим голосом повторял их музыку. Это было совсем не трудно, и Максим повторял, только тихо, потому что стеснялся. Потом дядя стал играть песенку про кузнечика, которого сожрала бессовестная лягушка - эту песню все знают. И Максим должен был петь. Наверно, у него не очень получилось. Дядя вдруг оборвал игру, поставил Максима между колен и сказал не сердито, а как-то жалобно:

- Дружище, не смущайся, пожалуйста. Очень прошу. Ты ведь можешь петь. Ты ведь, если откровенно говорить, любишь петь.

Максим слегка осмелел и тихонько сказал:ведь, если откровенно говорить, любишь петь. Максим слегка осмелел и тихонько сказал:

- Ага.

- Дома, когда ты один, ты наверняка поешь. Я в этом совершенно уверен.

Максим осмелел еще больше и ответил:

- Смотря что... Дядя стремительно обрадовался:

- И прекрасно! Здорово? А что ты хочешь? Что любишь? Давай!

Максим вспомнил, что после диктанта еще природоведение, которое он совершенно случайно не выучил. И спросил:

- А можно с гитарой? Я с роялем не могу как-то...

Дядя сорвался с круглой табуретки, умчался из комнаты и тут же вернулся с блестящей гитарой.

- Что будем? Давай...

- Я названия не знаю...

- Ладно, посмотрим. Ты начинай, я подыграю.

Начал Максим, наверное, не очень здорово:

Приглушенно тлеют огни,

И лагерь наш в сумраке тонет...

Но голос его догнала гитара, и стало легче. И песня была такая, что если уж запел, то надо петь как следует. Потому что сразу кажется, что кругом опасность и скоро - в атаку.

В кустах не расседланы кони,

И песня в ночи не звенит...

Дальше Максим и сам не знал, как пел. Но, видимо, голос его звучал чисто и тревожно, потому что слова в песне были тревожно-звонкие:

Средь тонкой ночной тишины

Не дремлют повстанцев дружины.

И как нервы, стальные пружины

В ружейных замках взведены...

Когда песня кончилась, дядя отложил гитару и задумчиво сказал:

- Д-да, любопытно... Это откуда такое произведение?

- У брата слышал.

- Он тоже поет? - быстро спросил дядя.

- Да нет, у него на магнитофоне...

- Ну ладно. Максим Рыбкин. Меня зовут Анатолий Федорович, я руководитель ребячьего хора. И ты, дружище, от меня не сбегай, пожалуйста.

Максим не сбежал. Зачем? По крайней мере можно было петь не стесняясь. Не то что дома, где мог услышать и начать дразниться Андрей. Правда, не все песни нравились, но что поделаешь? Так не бывает, чтобы все на свете нравилось. Зато одна песня, про первый полет, была для Максима самая лучшая.

С этой песней он и будет выступать сегодня на телевидении, на концерте, посвященном Дню пионерии.

Хорошо, что с этой песней? Пускай мама с папой не летчики, пускай он сам не летал еще ни разу, даже пассажиром, но раз он поет про летчиков, значит, хоть какое-то, хоть самое маленькое отношение к ним имеет. Значит, пилотку с крылышками носит не зря. Вот так!

Максим посильнее сдвинул пилотку на левый бок и еще раз с удовольствием оглядел себя в зеркале.

Конечно, хорошо, если бы уши были чуть поменьше и не торчали в стороны. И если бы вместо белобрысой коротенькой прически была темная и волнистая - не такая длинная, как у Андрея, но вроде. И если бы губы оказались потоньше, а нос попрямее и с мужественной горбинкой, как у папы. Но нет так нет. В общем-то. Максим и так неплох.

Что ни говорите, а внешность для человека - важная вещь. Именно из-за внешности Максим попал в солисты. Конечно, ему это не говорили, но он догадался. Он случайно слышал после репетиции, как поспорили Анатолий Федорович и начальница всего ансамбля Алевтина Эдуардовна.

Анатолий Федорович только с виду грозный был, а на самом деле очень добрый. Он на ребят никогда не кричал, даже если баловались на репетициях. Но в тот раз, с Алевтиной Эдуардовной, он разговаривал сердито. Они поссорились из-за Алика Тигрицкого.

- Пожалейте ребенка!- возмущался Анатолий Федорович. - Вы наслаждаетесь его голосом, как конфеткой, а весь хор сбивается и начинает хихикать, когда Алик поет: "Товарищ летчик, возьмите меня, я очень легкий"!

Это была правда. Хихикали. И Максим опять едва не засмеялся за кулисами. Потому что в самом деле - когда Алик, по прозвищу Шеф-повар, со своим круглым, как тугой мешок, животом и похожими на подушки коленями выходит к микрофону, под ним поскрипывает сцена.

- Но, дорогой Анатолий Федорович,- ласковым голосом возражала Алевтина Эдуардовна, - ведь у вас хор, а не балет. Прежде всего следует думать о звучании...

- Об искусстве надо думать! - почти зарычал Анатолий Федорович. - Целиком об искусстве! Когда посреди серьезной песни в зале начнется хохот, какое к черту звучание! И каково будет самому Тигрицкому? Нет уж, пускай поет о макаронах - там все на месте: и внешность, и голос, и содержание.

- Но как же песня о полете? Ведь мы все-таки чкаловцы!

- Будет вам песня! В хоре не один Алик с голосом...

Через день Анатолий Федорович оставил Максима после репетиции и осторожно спросил: