Болтливой избы хозяйка 2

Он обласкал каждую грудь, зацеловал обе сжавшиеся вершины и только тогда опустил руку на мягкий животик. Степка замерла, напряглась. Но он отвлек ее, прикусив сосок и подув. Ладонь юркнула под резинку эластичных боксеров и аккуратно погладила.

— Рыженькая, не бойся меня, я помню про меч и ножны… — глухо проговорил, выпустив сосок изо рта, — расслабься, пусти-и-и-и меня…

Подчиняясь, туго сведенные вместе ноги расслабились. Она капитулировала, особо-то не сопротивляясь. Длинные пальцы тут же скользнули по нижним лепесткам, погладили, отметив готовность к вторжению.

Она была такая скользко-мокрая, что водяник едва не слетел с катушек от понимания, что сам ее к этому привел. Что-то бормоча под нос прямо в разогретую от поцелуев грудь, проник неглубоко внутрь средним пальцем.

Женщина вскрикнула и непроизвольно раздвинула ноги шире, подавшись навстречу пальцу.

— Ш-ш-ш, я сам, сам, не помогай мне…

Он захныкала и стукнулась затылком о подушку.

— Сними…

— Что? — пошевелил внутри, усилием воли давя собственное возбуждение, которое рвало спортивные штаны.

— Все… сними…

— Так? — покинув влажную глубину, сорвал свои боксеры с ее тела.

— Да… и… с себя…

— Ну нет, — снова впился в сосок, раздвинул ее ноги в стороны, одну придавив коленом, чтоб не зажималась. Медленно пробежался пальцами вверх-вниз, прощупывая и утверждая собственную власть, вырвав еще несколько стонов. И только когда она требовательно захныкала, стремительно ворвался внутрь двумя пальцами. Степка закричала так громко, что на мгновение оглушила его.

— Больно?

— Не-т, сильно, слишком…

— Слишком, что? — спросил громким шепотом, не владея голосом.

— Слишком… все…

— Слишком… тугая… — прохрипел в унисон.

Не выдержал. Приподнялся на локте и впился в рот. Ловил стоны, прикусывал губы, проникал языком глубоко. Совершая круговые движения пальцами внутри женского естества, терял разум и дурел от ее реакции.

Она задыхалась, раскалывалась на осколки, почти подходила к краю, приподнимая бедра вслед за его рукой, когда он выскальзывал. А когда большой палец, скользя по влажным складкам, коснулся тугого бугорка, закричала прямо ему в рот. Митя слизал предвестников ее оргазма поцелуем, втянув податливые губы в себя и стал осатанело ласкать тремя пальцами одновременно. Два внутри, один снаружи.

Кончила Степка мощно, согнувшись под неестественным углом, сжав его руку ногами, сорвав голос, выкрикнув на пике:

— Ми-и-и-и-и-и-и-тя…

Не дав ей прийти в себя, придавил к постели своим телом, распластал, вдавил в матрас. Прижался к еще пульсирующему бугорку своим возбужденным органом и надавил. Степка распахнула изумленные глаза и встретилась с личным цунами. И когда он только раздеться успел?

— Не бойся! — прохрипел, распиная взглядом, лишая слов протеста, — не нарушу… правила…

Слагалица сглотнула испуг, таким она его еще не видела ни разу. Лицо искажено страстью, глаза стали огромные-огромные и в них девятый вал. Шевельнулся на ней. Медленно толкнулся, скользя стволом вдоль лепестков. Степка ахнула и сжала ногами его бедра, ощутив вторую волну возбуждения.

Митя обезумел. Уперев ладони в подушку у ее головы, жадно глядел в глаза и терся собственной твердыней. А она обвила его ногами, вонзила ногти в ягодицы, в кровь прокусила губу и… наслаждалась.

Когда он не вынес томительно-тягучего наслаждения и ускорился, она сама впилась в его губы, приподнявшись на локтях. Их вскрик слился воедино, смешавшись с дыханием, кровью и общим наслаждением. Степке показалось, что ее затянуло в водоворот, сдавило, сплющила, а потом со всего размаху шлепнуло об берег. Дыхание вырвалось из груди, тело сжалось в мучительном экстазе, еще более сильном, чем первый, и рассыпалось на песчинки.

На живот выплеснулась влага Митиной любви и это ощущалось настолько правильным, естественным и родным, что у нее на глаза опять набежали слезы.

Водяник издал тихий, протяжный стон сквозь сомкнутые губы, задрав голову вверх. Кадык дернулся, плечи выгнулись назад, словно он сдерживался, а оргазм его ломал. По груди, спине и лицу катились капли крупного пота, кулаки побелели от напряжения, сминая простыни.

Все кончилось и он испугался, что обидел ее животным натиском, желанием пометить, застолбить своей хоть ненадолго. Прижался лбом ко лбу и выдохнул:

— Прости, Панни, я… чокнулся, кажется…

— Какое чудесное сумасшествие… — ответила она не открывая глаз, — давай еще раз… чокнемся…

— А ты… шалунья! — он рассмеялся, повернулся на спину, утянув ее за собой, уложил себе на грудь и поцеловал мокрые кудряшки, — чокался бы и чокался…

— И я…

— Мить, — позвала через минуту, — как же хочется послать все задницу!

— Угу, заманчиво, — ответил, поглаживая ее спину, — но нельзя…

— Не хочу уходить отсюда! Не хочу испытывать все то… ну…

— Я понимаю, не надо, не объясняй!

— Тебе больно…

— Больно…

— Это неправильно…

— Так сложилось…

— Я против, я не хочу, я не выбирала эту судьбу! Я с тобой хочу быть, только с тобой!

— Скажи мне, где ты пропадал два дня? Я тебе звонила, звонила… Волноваться начала.

— Инфу искал.

— Какую?

— Обо всем, что сказал огневик.