Болтовня

- Там - нет, и здесь - нет.

Дьякон хитро подмигнул, он был со мною согласен: никакого "там" нет.

- И, главное, Ливии, - забывая его просьбу, продолжал жаловаться я, меня раздражают люди. Они смеют говорить, что мой Иван ушел из жизни по своей воле. Здоровый, сильный человек ушел из жизни по доброй воле! Я же знаю, как он любил жизнь!

- Знаешь? - серьезно спросил дьякон, внимательно смотря мне в глаз.

Я не отвел своих глаз.

- На чужие слова плюнь! - ласково доконал дьякон мою жалобу и, вспомнив что-то свое, взмахнул рукой и сорвал с головы кепку.

Я не верил своим глазам: голова Ливия блестела, точно один из многих бильярдных шаров, так часто загоняемых дьяконом в лузы.

- Голубчик, - скрывая свое удивление, сказал я ему, - после всех этих историй с переменой имени и бритьем головы я серьезно начинаю думать, что голова твоя действительно превратилась в бильярдный шар.

Дьякон захохотал, отрицательно покачивая головой.

- Так что же? - допытывался я. - Или православные иерархи перешли в католичество? Было бы любопытно посмотреть, как наши попы покажут церковным кликушам свежие тонзуры. Я думаю, кликуши поднимут бунт. Где же они будут тогда искать вшей?

Дьякон смеялся, но, заметив мое усиливающееся раздражение, вдруг нахмурился и с легкой грустью протянул мне свою пятерню.

- Прощай! - сказал дьякон, не поднимаясь с места.

- Хорошо, - недовольно ответил я, сердясь на упрямо скрывающего что-то от меня дьякона. - Надеюсь, в следующее воскресенье ты будешь откровеннее.

- Следующего воскресенья не будет, - совсем грустно пробурчал Тит Ливии.

- Дьякон, голубчик, ты совсем одурел. Честное слово, ты совсем одурел. Следующее воскресенье будет через шесть дней, и так будет повторяться, когда во всем мире будет социализм, когда косточки наши пойдут на удобрение хлебородных полей.

- Но у нас с тобой следующего воскресенья не будет, - упрямо возразил дьякон.

- Ливий, не говори чепухи, - внушительно приказал я ему. - Это невозможно. С тобой творится неладное. Мы не заразились холерой, нас не приговорили к расстрелу, и мы слишком маленькие люди, чтобы белогвардейцы пытались бросить в нас бомбу. Следующее воскресенье будет и у меня и у тебя.

Дьякон глубокомысленно согласился:

- Да, следующее воскресенье будет и у меня и у тебя, но его не будет у нас двоих вместе.

Я не понимал ничего. Кто-нибудь из нас рехнулся. В чем дело? О чем он говорит? Нет, я отказываюсь догадываться.

А дьякон еще заунывнее добавил:

- Ты потерял приятеля. Ты видишь меня в последний раз.

Ах, так вот в чем дело. Мне стало ясным все. Дьякон на меня за что-то обиделся, обиделся серьезно, и решил больше не встречаться со мной. Пустяки, я сейчас с ним помирюсь, даже извинюсь, если это будет нужно, и снова все обойдется.

Но дьякон предупредил меня.

- Завтра я уезжаю в Нарымский край, - раздельно произнес Ливии.

Ага, так вот оно в чем дело! Я всегда говорил - церковь не доводит людей до добра.

- Дурак! - не мог я не обругать дьякона. - Зачем ты ввязался в политику? Чем была плоха для тебя наша власть? Предоставь контрреволюцию идиотам и негодяям.

Нет, я не могу описать выражения дьяконовских глаз - мы оба воззрились друг на друга, как влюбленные лягушки.

- Что с тобой? - протянул опешивший Ливии.

- Дурак, дурак! - продолжал я усовещать дьякона. - Рассказал бы мне про свои политические шашни, и я сумел бы вызволить тебя из беды. Честное слово, никуда бы ты не поехал. Нет, нет, я не зарекаюсь! Пожалуй, я сообщил бы о заговоре куда следует. Но для тебя я потребовал бы пощады. А теперь пеняй на себя. Тебя высылают, и поделом.

Дьякон понял. Господи, как он зарычал, заблеял, завизжал! Такую какофонию я слышал впервые в жизни. Я уверен: будь в пивной немного попросторнее, дьякон начал бы кататься по полу. Еще немного, и с ним начались бы корчи.

Я разозлился опять: человека ссылают в Нарым, а он хохочет. Вероятно, высылка сильно потрясла моего друга, и он потерял рассудок. Наконец дьякон схватил меня за плечи и завопил:

- Я уезжаю в Нарым по доброй воле.

- Врешь! - закричал я. - В Нарым по доброй воле не едут.

- Едут! - еще громче завопил дьякон. - Я еду. Мне надоело махать вонючим кадилом. Надоело смотреть на гнусавых старух, жирных лавочников и рахитичных девочек. Не хочу! Я тоже желаю работать. Понимаешь, Владимир Петрович, работать хочется. Но в Москве бывшему дьякону работы не достать. Хорошо. Ты думаешь, я стал плакать? Я пришел и спросил: а где же можно достать бывшему дьякону работу? Меня спрашивают: "Бухгалтерию знаете?" Говорю: "Знаю". - "Тогда, - говорят, - не хотите ли в Нарымский край ехать, там для факторий Госторга счетоводы требуются, но уж очень там холодно, и охотников находится мало, однако жалованье платят большое". Я недолго думал. "Плевать мне на жалованье", - говорю. - На мне столько жира, что никаким морозом меня не пробрать. "Полтора месяца, спрашиваю, на устройство домашних дел дадите?" Дали. Я подписал договор и полтора месяца, как приготовишка таблицу умножения, всякие дебеты и кредиты изучал. Выучил и завтра еду в Нарым.