Болтушка

Я подошла к ее столу и написала в блокноте: «Можно мне что-то сказать ребятам?»

Она вроде бы удивилась, но разрешила.

Руки у меня так дрожали, что я чуть не выронила мел, но все-таки справилась.

«Извините за вчерашнее, — написала я на доске. — Я заплачу за лягушку».

Я повернулась к классу. Руки все еще дрожали.

Никто от меня не шарахнулся. Некоторые даже улыбались.

— Все в порядке, Ровена, — сказала мисс Даннинг. — Лягушка выжила.

Ребята засмеялись, только Дэррин Пек на последней парте скорчил мрачную рожу.

— Спасибо, Ровена, — кивнула мне мисс Даннинг.

Я повернулась к доске и написала: «Друзья называют меня просто Ро». А потом пошла и села на свое место.

Моя соседка улыбнулась, и мне стало совсем хорошо. Тут, правда, оказалось, что улыбается она кому-то за моей спиной.

— Итак, Ро, — сказала мисс Даннинг, — ты пришла как раз вовремя, потому что сейчас мы составим списки участников завтрашних соревнований.

И она объяснила, что завтра — спортивный праздник и, поскольку школа у нас небольшая, участвовать должны все.

— Метание копья, — объявила мисс Даннинг. — Поднимите руки, кто хочет записаться…

Я никуда не записалась: как-то не хотелось показаться выскочкой, пусть сперва хоть подзабудут несчастную лягушку. Да и потом, на соревнованиях все равно ни с кем не подружишься. Придешь первой — скажут, воображала, последней — рохля, а если где-то посередке, никто тебя и не заметит.

— Бег на сто метров — мальчики! — объявила мисс Даннинг, и почти все мальчишки в классе подняли руки, только успевай записывать.

Потом она сказала:

— Бег на сто метров — девочки!

Ни одной руки.

И все почему-то повернулись и уставились на девочку, сидевшую в противоположном от меня углу класса.

И как это я раньше не обратила на нее внимания? В жизни не видела таких кудрявых волос. Цвет-то у них обыкновенный, коричневый, как шашлычный соус, но вот кудри — вся голова в колечках! Да над ней, похоже, трудилась целая парикмахерская.

Девочка покраснела и медленно подняла руку.

— Аманда Косгроув, — кивнула мисс Даннинг и записала ее фамилию на листке. — Кто еще?

Никто не пошевелился.

— Ну, смелее! — воскликнула мисс Даннинг. — Не может же Аманда бежать стометровку одна.

Бедная Аманда совсем сконфузилась.

Да она, наверное, тоже новенькая, подумала я. Что же она такого натворила, что никто не хочет с ней бежать? Интересно. Может, тоже засунула что-нибудь Дэррину в рот?

Вид у нее был такой несчастный, что мне стало ее жалко.

Должно быть, поэтому я и подняла руку.

— Ровена Бэтс! — обрадовалась мисс Даннинг и записала меня в свой список. — Молодец, Ро! Кто следующий?

Никого.

— Ну что ж, — вздохнула мисс Даннинг, — придется назначить добровольцев.

Пока она выкликала «добровольцев», а те стонали и закатывали глаза, моя соседка по парте нацарапала что-то на бумажке и придвинула ее ко мне. Я сперва подумала, что она все перепутала, я ведь не глухая, но потом вспомнила, что в обычной школе на уроках разговаривать не разрешается.

Я прочла записку.

Все оказалось просто. «Аманда Косгроув — чемпионка всей школы по бегу на 100 метров!»

Ну и ладно, подумала я, хоть воображалой не назовут. И еще вон сколько народу побежит, уж кого-нибудь из этих нытиков я точно обгоню и сумею прийти не последней.

И лишь несколько минут спустя у меня по-настоящему упало сердце.

Это случилось, когда мисс Даннинг всем напомнила, что школьный праздник — он и семейный праздник и чтоб мы не забыли пригласить своих родных. Чем больше, тем лучше.

Я и сейчас еще не пришла в себя. Нет, ничего серьезного, коленки у меня нормального цвета, но в животе опять ком — Тасмания не Тасмания, а так себе, остров Лорд-Хау.

И ребята на меня как-то странно посматривают, заметили, наверное.

Мисс Даннинг даже спросила, хорошо ли я себя чувствую.

Я потянулась было за блокнотом, но раздумала, просто улыбнулась и кивнула.

Не могу же я сказать ей правду.

Что перед глазами у меня — страшная картина. Школьный стадион, посередине мой папа. Он поет, а все от него пятятся.

* * *

Не хотела я ему говорить.

В грузовике по дороге домой — не сказала.

И когда приехали, не сказала, но чувствовала себя ужасной дрянью.

Человек ради меня из кожи вон лезет: переезжает в другой город, ремонтирует дом, приводит в порядок чужой запущенный сад — и все только для того, чтоб я могла ходить в нормальную школу и жить дома, не в интернате. А я его даже на праздник не зову, лишаю первой же возможности пообщаться с новыми соседями.

Ну, положим, второй. Была же у него возможность пообщаться с владельцем молочного бара. Папа его еще тогда спросил: если, мол, ему не нравится, когда люди кричат «ура!» и дубасят по стенке, то какого черта он завел у себя видеоприставку?

Но папе ведь тоже бывает одиноко.

Он об этом не говорит, но я-то знаю.

Он ведь тоже, переехав сюда, остался и без друзей, и без подруг.

И все ради меня.