"Болваны"

Птицын предстал перед страшной четырехголовой гидрой призывной комиссии: на него взирали четверо с брюшками и лысинками, которым было далеко за сорок. Но теперь, в свете этого неземного юмора, многоголовый дракон скукожился, приобрел блекло-серый расплывчатый вид, а потом растекся обрюзгшим, вялым телом по четырем стульям, точно лужа на асфальте.

- Призывник Птицын на призывную комиссию явился, - выговорил Птицын слабым, но отчетливым голосом и так, чтобы не к чему было придраться.

Птицын стыдился своей наготы. В голеньком и сгорбленном человеке есть что-то ущербное. Почему он должен был разговаривать с этими дядьками голым? В этом было что-то противоестественное. Это неравный диалог: голого и одетого. Голый, уже по тому, что он голый, чувствует себя побежденным. Видно, что-то подобное было с Адамом и Евой, когда они съели яблоко и их вразумил дьявол насчет их наготы и тайны пола.

- Вы где работаете? - спросил некто в сером, штатский, сидевший справа от полковника.

- В школе?

- Кем?

- Учителем русского языка.

- И что у вас со здоровьем... неважно? - голос показался Птицыну даже ласковым. Неужели у него и вправду был такой несчастный вид?

- Да... Сотрясение мозга... недавно было... И теперь часто болит голова... - Птицын ткнул пальцами в сторону лба для вящей убедительности. Он воспользовался давним своим наблюдением: чем нелепей жест, тем правдивей он кажется.

Некто в сером переглянулся с полковником, тот бросил взгляд на остальные головы апатичного дракона: что, мол, с ним толковать, все равно старший врач его отвела.

- Выздоравливайте! - бросил некто в сером, и Птицын отошел от стола, дав место "десантнику", который стоял за его спиной в стойке "смирно", готовый выкрикнуть: "Призывник Цибуля на призывную комиссию явился!"

Глава 4. БОЛЬНИЦА.

1.

- В эфире ежедневная передача для солдат, сержантов, старшин и офицеров "Служу Советскому Союзу!" Доброе утро, дорогие радиослушатели! Сегодня день бронетанковых войск и артиллерии. Мы от всей души поздравляем наших мужественных воинов, которые на всех рубежах нашей великой Родины стерегут наш мирный сон. На боевых дежурствах, днем и ночью, в жару и в стужу, в дождь и в снег...

Сосед-скотина врубил радио. Каждое утро, ровно в 8-00, он будил всю палату только потому, что над его койкой висело радио и он любил встречать рассветы. Птицын почти месяц с ненавистью просыпался под бравурные звуки позывных этой тошнотворной передачи.

"Хоть бы чуточку еще подремать! "Жаворонков" нужно расстреливать!.. Всех подряд... Безжалостно!..." - Птицын завернулся в одеяло с головой. Пока вся палата, шаркая тапками, друг за другом потянулась в сортир (Птицын привычно автоматически следил за спуском воды и скрипом двери: раз, два, три, четыре; как только спустят в пятый раз - придется подниматься), Птицын прослушал интервью с командиром танка, который передал горячий привет родным на Дальнем Востоке, а также песню "Не плачь, девчонка, пройдут дожди..." в исполнении Краснознаменного ансамбля имени Александрова - музыкальный привет матери из Саратова сыну-артиллеристу.

Птицын натянул майку и тренировочные. Начинались утренние процедуры. Для Птицына это означало целенаправленное и методическое убийство собственного здоровья.

Как всегда, он пошел в туалет последним. Промыл глаза и сразу встал спиной к стенке. Прижался затылком и лопатками к холодным кафельным плиткам. Расставил ноги пошире. Сжал кулаки, так что ногти врезались в мякоть ладоней. Сжал зубы. Закатил глаза.

Много дней подряд Птицын скособоченным взглядом, не запрокидывая головы, исподлобья, пристально вглядывался в черный подтёк на потолке, рядом с лампочкой, подтёк величиной с тарелку. Похоже, это был множественный след от "бычков". Наверно, какой-нибудь беспокойный больной сидел на унитазе, курил и резким щелчком выстреливал окурком в плафон лампочки - но всякий раз промахивался.

Птицын, как обычно, зафиксировал глаза в центре "тарелки из бычков" ("пепельницы") и, напрягая брюшной пресс и весь торс, мысленно пустил поток энергии по диагонали слева направо от селезенки к темени. Он делал это так часто, что теперь ему хватало нескольких минут, чтобы вязкий поток послушно поднялся к голове, прошелестев через живот и грудь.

Грудь Птицын в эти мгновения ощущал как пустотелый выпуклый сосуд, внутри которого начинались странные и опасные передвижения. Этот сосуд наполнялся до краев тягучей жидкостью, и она в поисках выхода принималась плескаться между стенками, как вода в ведре, если неосторожно его нести и вдруг поскользнуться.

Тело раз за разом упорно сопротивлялось насилию: сердце внезапно ухало и билось, точно птица в клетке; эхо от его ударов отдавалось по всему телу, даже в коленях. Между лбом и затылком в лихорадочном ритме сердца стучали молотки. И голова вслед за грудью тоже превращалась в закипающий чайник.