Бом-бом, или Искусство бросать жребий

Норушкин, может, и ожидал каких-то маловероятных, скорее всего околичных, с обиняками вопросов о своём знакомстве с двойняшками (мопс свидетель, всё вышло так случайно и невинно), но уж никак не думал о возможном интересе к брату Николаю, о существовании которого не успел ещё поведать даже Маше. Однако, судя по тону тучного князя, интерес этот и был главной причиной их удаления в кабинет, а буддийские раритеты послужили лишь предлогом.

— Да вот уже полгода — ничего. Последнее письмо из Читы было, куда он из Монголии вернулся.

— Стало быть, — сказал действительный тайный советник, — у меня о нём самые последние сведения. Хотя им тоже сроку почти четыре месяца.

Вслед за тем, усадив Илью на кожаный диван, хозяин в общих чертах изложил суть служебного донесения секретного агента Чапова, в котором внедрённый в Гусиноозёрский дацан гэлун сообщал о встрече с отставным поручиком Николаем Николаевичем Норушкиным и обо всех похождениях последнего, географию и событийную часть которых тот сам обстоятельно Чапову и расписал. Было там (в донесении) и о бескрайней Халхе с её табунами, где в гривах лошадей гнездится вихрь, об окружённых долгим блеянием овечьих гуртах, о забайкальской степи, где цветущие травы кланяются и дымятся на ветру, было о дьявольских убырках-чотгорах, колдуне Джа-ламе и гибельной сибирской башне, было о чёрной и низкой даурской ночи, которую так и тянет располоснуть саблей, чтобы хлынула из раны заря…

Некоторое время Илья соображал: не шутка ли всё это?

— В нашем заведении баснями не кормят, — сказал откормленный явно не баснями Усольский. — Не то место и не тот случай. Я ведь, Илья Николаевич, при Департаменте полиции состою, на самом его, можно сказать, мистическом фланге — от натиска потусторонних сил отечество храню. С миром духов-то у нас — то согласие, то борение, а по большей части, прямо скажем, во всех смыслах брань. Тут ухо востро держи! Вы думаете, голубчик, отчего я такой толстомясый? Синтоисты в девятьсот четвёртом на войсковые наши склады мышеядь наслали, а мы, само собой, на пути заклятий их заслоны ставили — в меня вот рикошетом и ударило. Девять лет, считай, минуло, так только нынче немного аппетит унялся.

— Так что же с братом? Жив ли?

— Не знаю. — Вид, впрочем, князь Усольский имел вполне осведомлённый. — Похоже, угодил он аккурат к чотгорам. Уж больно он у вас горяч — отступиться не захотел, а прикрытие ему из духовидцев в один миг организовать никак невозможно было. Вы родственник, поэтому скрывать не стану — дела его, должно быть, плохи. А если так, то и нам на орехи достанется, поскольку брат ваш под опекой светлого был, о чём я вам уже рассказывал.

— Не знаю как и верить — всё будто сказка.

— Верить или нет — дело ваше. Только давайте так, голубчик, уговоримся: если вам весть от брата будет, вы мне непременно дайте знать, а уж если я получу какие сведения, то и вас, в свою очередь, извещу. Идёт?

Илья согласился — никакого умысла скрывать от кого-то известия о брате он не имел и рассказал бы о них безо всякого уговора.

— Рад был знакомству, — тяжело поднялся из кресла Усольский. — Чем собираетесь заняться по окончанию учёбы? В нашем управлении сейчас для словесников интереснейшая есть работа — творящий язык, которым мир осуществился, помните? Готов за вас похлопотать, имейте, голубчик, в виду.

Норушкин рассеянно улыбнулся.

— Ну что же, заходите почаще в гости, буду рад. А красавиц моих я и сам едва различаю: у Даши слезы, как водится, солёные, а у Маши, верите ли, сладкие. В остальном они, ей-богу, капля в каплю. Вот уж где сказки!

11

История брата, поначалу удивившая и озадачившая Илью, недолго занимала его мысли, поскольку на второй день после гатчинского чаепития в Петербурге неожиданно скончался его отец. Дело было так: вскоре после обеда почувствовав в животе жжение и сильнейшие колики, Норушкин-старший послал за домашним врачом, но когда тот в спешке прибыл, больной уже находился без сознания и через сорок минут, не приходя в себя и испуская изо рта аммиачное зловоние, прискорбным образом — без исповеди — умер. Вначале заподозрили отравление и даже взяли под стражу перепуганного повара, но патологоанатомическое обследование показало, что смерть Норушкина-старшего наступила от резкого выброса в организм мочевой кислоты в результате внезапного и полного прекращения работы почек. Диагноз — уремия. Сулему, которая способна вызвать подобный исход, в крови не обнаружили, повара благополучно отпустили.

В ту минуту, когда Илья сообщил эту горестную новость Маше, он впервые почувствовал сладость ее слез — они были такие сахарные, что на них, как на патоке, впору было варить варенье.