Бомаск

Клюзо, июнь 195... г.

Я, может быть, и приеду к тебе в Сен-Тропез, но - увы! - один. В прошлый раз я ведь тебе писал, как я целых двое суток восхищался гордостью Пьеретты Амабль. Ты же, по своему обыкновению, все свела к постельным делам. Ничего этого и в помине нет, никогда об этом и речи не было.

К тому же у нее есть любовник. Он итальянец, работал землекопом на железной дороге, был уволен, а теперь развозит молоко. Ты его знаешь и как будто даже пыталась соблазнить его. Помнишь, тот высокий, черноволосый и смуглый парень, который подрался на балу в Клюзо? Его прозвище Красавчик. Они только что зажили "по-семейному" (как мне сообщил Нобле); весь рабочий люд в Клюзо только об этом и говорит, так как она, кажется, отличалась до сих пор самой суровой добродетелью. Секретарша дирекции (прыщавая пигалица) сказала: "Стоило Пьеретте столько лег разыгрывать недотрогу, чтобы теперь спутаться с макаронщиком".

А я, думается мне, угадываю причины такого союза и вижу, что идут они вовсе не "от сердца". Итальянец Пьеретты слывет передовым коммунистом; в прошлом году он взбунтовал всех землекопов на своем участке, образовал из этих итальянцев и арабов нечто вроде ополчения. И говорят, до сих пор руководит ими. Пьеретта Амабль - фанатичка, как и все коммунисты. Она ни за что не согласится "деклассироваться", сойдясь с таким человеком, как я, если б я даже возымел такие намерения. Она, несомненно, сочла за благо вступить "через посредство" Красавчика в союз со всеми народами колониальных и полуколониальных стран, говоря языком коммунистов.

В воскресенье утром я встретил их на главной улице Клюзо. Он нес ее сумку с провизией, на нем был, как видно, лучший его костюм и розовая рубашка (итальянский вкус!). Словом, принарядился ради праздника. А она все равно была гордая, как всегда, и в черном своем заштопанном платьице казалась удивительно породистой, и держится она так, как не умеют держаться наши с тобой знакомые. Наверно, вот с таким же гордым спокойствием выступала Элеонора Аквитанская рука об руку с Генрихом Английским, грубым саксом, за которого она вышла замуж из государственных соображений, радея о своем королевстве. Ведь теперь только коммунисты способны поставить политические интересы выше голоса сердца и даже тела.

А мы с тобой, моя неродная ни по матушке, ни по батюшке сестрица, мы два несчастных детеныша, далекие от каких бы то ни было интересов: сердечных, плотских, денежных, политических, - и нам остается только посылать друг другу нежные и довольно невеселые приветствия.

Все-таки целую тебя.

Филипп.

P.S. Иной раз мне думается, что лишь тебя одну я мог бы полюбить как женщину. Да и не было ли меж нами такой любви?

ПИСЬМО VII

Натали Эмполи Филиппу Летурно

Сен-Тропез, июнь 195... г.

Итальянец очень хорош, бедный ты мой братец, и политика тут ни при чем. Твоя Пьеретта мне нравится: у нас с ней одинаковый вкус. Мы бы с ней подружились, если б ты привез ее ко мне, а не допустил бы, чтобы ее увели из-под самого твоего носа. Но раз эта девчонка питает склонность к красивым мужчинам, для тебя не все потеряно. Ведь женщины находят тебя красивым. Только я одна знаю тебя как облупленного и чувствую, сколько в тебе "дряблости", несмотря на твою шею Юпитера Олимпийского, какая приторность в твоем голосе, который мои школьные подруги называли бархатным (хотя, откровенно говоря, он скорее уж ватный), какая пустота за твоим высоким челом, торжественным, будто Сакре-Кер. Но все это может создать иллюзию мужественности.

Как-нибудь выпутывайся сам. Я тебя пущу в Сен-Тропез только вместе с этой девчонкой, в которую ты влюблен, хотя и пытаешься (весьма неловко) отнекиваться от этого. А если приедешь с ней, то придется тебе, пожалуй, защищать свою добычу от меня самой, если ты собираешься владеть ею в единственном числе (у тебя ведь хватит ума на такие выдумки).

Натали.

P.S. Мы с тобой никогда не узнаем, случилось то самое или нет. Мы были вдребезги пьяны в тот вечер, когда "это" могло произойти.

ПИСЬМО VIII

Филипп Летурно - Натали Эмполи.

Клюзо, июнь 195... г.

Это правда, я люблю Пьеретту Амабль. Должно быть, я полюбил с того самого вечера, когда впервые увидел ее на балу в Клюзо, такую стройную, строгую, полюбил с того мгновения, когда она, улыбнувшись, с такой благородной простотой отказалась танцевать со мной. Но я тогда еще не знал, что такое любовь, и не догадывался, что она пришла ко мне.

Твои шуточки (в Лионе, у твоего отца) чуть было не открыли мне истину, и я втайне уже сознавал, что меня интересует эта гордая женщина, делегатка "моих" рабочих. Но я не знал, из чего исходит мое тяготение к ней, и смешивал свое все возраставшее чувство с вечной моей потребностью заслужить уважение наших "классовых врагов".

Даже при последнем нашем разговоре, происходившем у меня в кабинете, когда она преспокойно "одернула" меня, я еще не знал, что люблю ее. Но когда на прощанье она улыбнулась "почти нежной" улыбкой, я предался смелым мечтам! В воображении я видел себя возле нее, видел ее возле меня - на всех путях земных и во всех обстоятельствах жизни.