Бомаск

Вчера Красавчик привел меня в свой дом (как он выражается), желая показать мне фотографии верфей "Ансальдо". Пьеретта только что вернулась с работы. Она сидела за большим столом, заваленным папками, и что-то писала.

"А я привел Летурно, пусть посмотрит снимки верфей", - сказал Красавчик.

Пьеретта кивнула мне и продолжала писать. Вот уж кто действительно умеет чувствовать себя повсюду хозяйкой!

Владелец скобяной лавки, что напротив, позвал Красавчика и попросил помочь ему завести грузовичок.

"Подожди меня, - сказал Красавчик (мы уже перешли с ним на "ты"). Пойду посмотрю, что там такое".

Он усадил меня в плетеное кресло позади Пьеретты, дал мне отвратительную сигарету с золотым ободком, которые он обычно курит, и вышел.

И вот я наедине с Пьереттой, у нее дома.

"Пьеретта, вы сейчас решите, что я самый отъявленный негодяй".

"Что же вы еще натворили?" - спрашивает она не оборачиваясь.

А я, заметь, все сижу в этом плетеном кресле.

"Я тем более гнусен, что Красавчик - мне друг..."

Она вздрагивает, перестает писать, но все еще не оборачивается.

"Говорите", - сухо бросает она.

"Я вас люблю, я полюбил вас с той минуты, когда мы встретились на том балу, который устроила ваша партия..."

"Только-то?" - говорит она.

Затем поворачивается, глядит на меня с улыбкой. Без негодования, без враждебности. Пожалуй, весело. И улыбка не насмешливая, а даже приветливая.

Она пристально смотрит на меня, вернее, изучает, и в ту же самую минуту улыбка исчезает с ее губ. Потому что я подымаюсь с кресла, пытаюсь подойти к ней, но ноги меня не слушаются. Должно быть, я был бледен как смерть.

"Простите", - говорю я.

А меня шатает.

Тогда она вскакивает, осторожно отводит меня на место. Я покорно иду. И вот я снова сижу в этом плетеном кресле. А она стоит передо мной и внимательно глядит на меня. На сей раз в ее глазах нет прежней веселости. Скорее просто изумление. И капелька чувства. Нет, не чувства. Одна любезность, да, да, именно любезность.

А я смотрю на нее во все глаза, протягиваю к ней руки. Она берет мои руки в свои и аккуратно укладывает их на подлокотники кресла. Правда, мне показалось, что она на мгновение задержала в своих руках мои руки. А может быть, мне это только почудилось? Я весь покрылся испариной, меня зазнобило.

"Не шевелитесь", - приказала она. (Думаю, что именно в это мгновение ее руки задержали мои.)

Она отошла и направилась к стенному шкафчику.

Я не шевелился и смотрел на нее.

Она достала из шкафчика бутылку рому, и, как в кино крупным планом, я вдруг увидел на бутылке этикетку "Плантации Мартиники". Она налила рюмку рому и подошла ко мне.

"Выпейте", - сказала она.

В эту минуту меня пронзило одно воспоминание... Было мне тогда лет двенадцать-тринадцать, приближалась Пасха, вдруг мне показалось, что прежняя исповедь была сплошным святотатством, ибо я не посмел признаться священнику в кое-каких моих одиноких утехах. В страстную субботу я пошел к нашему лицейскому священнику. "Вы хотите исповедаться, дитя мое?" - "Да, святой отец". Закрыв лицо руками, я признался ему в своем грехе. Едва я успел выговорить роковое слово, как священник испуганно уставился на меня, - вид у меня был, должно быть, страшный. Я весь покрылся испариной и дрожал в ознобе. Он усадил меня в кресло, а затем заставил выпить рюмку рому.

И сейчас от того же ощущения стыда у меня мурашки пошли по телу. Я вырвал рюмку из рук Пьеретты и швырнул ее с размаху об стену. Но я был так взволнован, так раскис, что рюмка даже не разбилась.

Пьеретта нахмурилась, ни дать ни взять школьная учительница, которую изводит сорванец-ученик.

В эту самую минуту возвратился Красавчик.

"Твоему другу стало плохо", - сказала Пьеретта.

"Он только с виду крепкий", - ответил Красавчик, изо всех сил хлопнув меня по спине.

"Проводи своего друга домой", - сказала Пьеретта.

"А что, тебе действительно плохо?" - спросил Красавчик.

"Сейчас уже лучше", - ответил я.

Я поднялся. Красавчик хотел было взять меня под руку.

"Нет, нет, - сказал я, - я отлично дойду один".

И в доказательство я прошелся по комнате.

"Гораздо лучше", - подтвердил я.

"Давай-ка я тебя все-таки провожу", - настаивал Красавчик.

"Да нет же, нет, мне гораздо лучше", - повторил я.

Я поклонился Пьеретте.

"До свидания, Пьеретта Амабль. Извините меня за доставленное беспокойство. Простите, пожалуйста..."

"Да не за что", - со смехом ответила она.

"Ты действительно сможешь дойти один?" - снова спросил Красавчик.

"Все в порядке, - ответил я. - Привет, Красавчик!"

Я направился к двери. Пьеретта обернулась ко мне.

"До свидания, Филипп Летурно", - произнесла она.

Я возвратился домой и лег. И, как наказанный ребенок, я начал было потихоньку рыдать, но тут же заснул.

Проспал я десять часов кряду. Это письмо я начал сразу же, как встал с постели. Сейчас уже полдень. В три часа у меня свидание с Красавчиком, мы собирались поудить форелей. Не пойду.

Филипп.

P.S. Последнее время я тоже не имею никаких известий от матери. Знаю только, что она уже третью неделю гостит в Нью-Йорке у "моей" тети Эстер.