Бомба для дядюшки Джо

«10 марта 1939 года состоялось первое выступление Сталина после аннексии Германией Австрии и Судет, где он высказался о Гитлере настолько доброжелательно, что это стало шоком для всего мирового общественного мнения. Он упрекнул демократические правительства за то, что они плетут заговор с целью „отравить атмосферу и спровоцировать конфликт“ между Германией и Советской Россией, для которого, как он выразился, „нет никаких видимых причин“.

Через три дня после сталинской речи Гитлер подверг расчленению Чехословакию. Ещё через два дня он полностью покорил её. Конечно, это произошло в результате чемберленовской политики умиротворения Гитлера. До мирового общественного мнения тогда ещё не дошло, что это был ещё и результат сталинской политики задабривания».

Полная оккупация Чехословакии давала Германии доступ к чешским урановым рудникам.

Когда об этом стало известно за океаном, Энрико Ферми словно прозрел:

— О какой свободе в обмене мнениями, о каком приоритете в открытиях можно говорить, когда эти немцы вытворяют такие вещи?!

16 марта Ферми покинул Нью-Йорк и срочно отправился в Вашингтон. С письмом к начальнику американского военно-морского флота. В этом послании предлагалось начать работы по созданию сверхбомбы из урана.

Военные встретили учёного с большим радушием, внимательно выслушали и вежливо попросили заходить ещё. Но как только Ферми ушёл, сказали:

— Этот итальяшка — сумасшедший!

В Советском Союзе физиков-ядерщиков «сумасшедшими» никто не называл. Более того, советское правительство приняло решение (это случилось 15 мая 1939 года) не препятствовать объединению физиков-ядерщиков. Академикам тут же сообщили:

«Совнарком разрешил Академии наук сосредоточить работу по исследованию атомного ядра в Академии наук СССР и выделить необходимые лимиты капиталовложений за счёт плана капитальных работ Академии на 1939 г…».

Это правительственное решение было очень странным, слегка лукавым и, главное, чреватым самыми непредсказуемыми последствиями. Ведь с одной стороны, решать заковыристый «урановый вопрос» власть предоставляла самим учёным — прекрасно! Но, с другой, никаких денег не выделяла! Дескать, если физикам так уж хочется изучать атомные ядра, пусть себе изучают! Пусть!.. Но… «за счёт капитальных академических работ».

Впрочем, учёных вполне удовлетворило и такое решение — какая-никакая, а всё же поддержка. Да и страсти в научных кругах были в этот момент накалены до предела — заинтересованные стороны спешили «поделить» недостроенный ускоритель.

21 мая 1939 года в Академию наук (на имя её вице-президента Отто Юльевича Шмидта) учёный-секретарь Ядерной комиссии Владимир Иосифович Векслер отправил взволнованное письмо:

«Глубокоуважаемый Отто Юльевич!

Сегодня мне стало известно, что существует проект Госплана, согласно которому в 1939 г. Академия наук отпускает Физико-техническому институту 370 тыс. рублей на строительство второго циклотрона в Ленинграде. По-видимому, завтра на заседании Совнаркома этот проект в числе прочих будет утверждён…

Я хотел бы до решения вопроса о циклотроне информировать Вас о тех мотивах, по которым мы (коммунисты-физики) считаем недопустимым строительство второго циклотрона в Ленинграде».

Физики-партийцы ни секунды не сомневались в том, что строительство ленинградского ускорителя следует немедленно заморозить, а циклотрон как можно скорее начать сооружать в Москве. Для достижения этой цели в ход пускалось всё, включая большевистскую идеологию.