Бомба для графини

– О том, что младший брат Горчакова арестован. Князь Платон так же, как и ты, мыкался, ища помощи, а теперь ваш распрекрасный «кузен» припёр его к стенке. Чернышёв хочет посадить на место командира кавалергардов своего человека, вот и вынуждает Горчакова подать рапорт об отставке. Сразу после коронации у полка будет другой командир.

– Понятно, что он пытался мне объяснить, когда отказался хлопотать за Боба. Горчаков тогда сказал, что его вмешательство точно не поможет, – наконец-то догадалась Софья Алексеевна.

– А я его из дома выгнала, – призналась ей тётка.

– Когда?

– Он приехал в тот же вечер – тебя искал, сказал, что хотел бы объясниться. А я велела ему убираться.

Старая графиня окончательно смутилась, и Загряжская пожалела её:

– Ну и нечего раскисать, что сделано – то сделано. Надо смотреть вперёд. – Она вновь обратилась к Софье Алексеевне: – Я прошу тебя, Соня, пока решения суда нет, не строй никаких планов!

С видимой неохотой графиня согласилась:

– Ну хорошо. Но раз я не могу теперь видеться с сыном и помощи мне больше ждать неоткуда, я хотела бы уехать в Москву. Если вы возьмёте на себя заботу о Надин, я завтра же уеду.

– Моя Мари сама предложила вывозить твою дочку, да мы и с твоей тёткой ещё не померли, поможем, – пообещала Загряжская.

Софья Алексеевна пыталась удержать слёзы (те блестели в её глазах, грозя вот-вот пролиться).

– Спасибо вам обеим, – сказала она старушкам. – Вы сделали для меня всё возможное и невозможное, но быть рядом с сыном и не видеть его – просто невыносимо. Я боюсь, что не выдержу.

– Езжай, дорогая, – сдалась Мария Григорьевна, – за девочек не беспокойся. Вера уже написала, что остаётся в Солите самое малое до конца июня, а Надин будет под нашим присмотром.

Загряжская поддержала её…

…Ещё даже не рассвело, когда графиня в последний раз обняла Надин и тётку, усадила в карету сонную Любочку и покинула дом, где провела самые тяжёлые дни своей жизни.

Глава двадцать вторая. Новая кровь

Как же это всё-таки тяжело! Мучаясь от бессонницы, Платон еле дождался того предрассветного часа, когда солнце ещё не проснулось, а ночная мгла уже отступает. Он быстро натянул мундир и, растолкав денщика, велел оседлать своего любимца – белого, как сметана, Цезаря.

На улице Горчаков с облегчением вдохнул сырой и прохладный воздух. Невский спал. Ни экипажей, ни прохожих. Мрачное настроение Платона очень подходило влажной серой полутьме столичного утра. Он уже знал, что его брат не попадёт в Сибирь, правда, за эту уверенность пришлось дорого заплатить: Чернышёв отбирал то, что с семнадцати лет было смыслом жизни Платона Горчакова. По большому счету, кроме армейской, другой жизни у него и не было, а теперь он терял всё.

«Был бы это пехотный полк, Чернышёв не проявил бы к нему интереса, – растравливая свои раны, терзался Платон. – Но что тогда стало бы с Малышом?..» Он знал, что поступил правильно, но тяжкая, убийственная тоска не отступала. Чем можно заменить радость любимого дела? А как он расстанется с друзьями-кавалергардами, если в его жизни просто не останется других близких людей? Впереди маячила жизнь одиночки, да к тому же неудачника.

«Сам виноват, – подсказал ему внутренний голос, – тридцать пять лет, давно мог бы жениться, сейчас уже имел бы дюжину ребятишек».

Но что теперь жалеть о прошлом? Его не изменить. Впрочем, Платон всё равно не женился бы. Ему казалось, что брак неминуемо затянет его на место отца. Воспоминания о семейной драме закрыли перед Платоном двери к счастливой жизни. Тоска обожгла сердце. Если так пойдёт, он может и не дождаться отставки: пистолет к виску, вот и всё – долгожданное освобождение от земных бед.

Если он сдастся и выкинет такой фокус, что будет с Малышом? Дальняя родня поделит имения, а что потом?.. Нет, так не пойдёт… Поумирал и хватит! Надо подниматься и жить дальше.

Мерный стук копыт Цезаря вдруг сбился с ритма – умный конь увидел то, что не заметил ушедший в свои мысли всадник: с набережной Мойки наперерез им свернула запряженная четверней карета. Тихое очарование безлюдного утра рассеялось – иллюзия уступила место жестокой реальности. Платон придержал коня. Разворачиваясь, карета, почти задела его, и он увидел в окне бледное лицо матери своего арестованного подчинённого Чернышёва. Дама нежно обнимала спящую на её плече девушку. У той были броские чёрные волосы и изящные черты тонкого лица. Девушка в карете походила на высокомерную Велл, но была явно моложе. Графиня сидела, смежив ресницы, и не заметила Платона, а он мгновенно вспомнил то острое чувство унижения, когда барышня с ледяным взглядом фиалковых глаза выставила его за дверь.