Бомба для председателя

- Скоро литература будет пользоваться понятиями, но отнюдь не словесными длительными периодами. Чем больше информации - с помощью радио и кинематографа - будет поглощаться людьми, а особенно подрастающими поколениями, тем трагичней окажется роль литературы. Если раньше писателю следовало уделить три страницы в романе на описание весенней просыпающейся природы, то теперь кинематографист это делает с помощью полуминутной заставки на экране. Ремесленник показывает лопающиеся почки и ледоход на реках, а мастер - гамму цвета и точно найденные шумы. Но заметьте: они тратят на это минимум времени. Они просто доносят информацию. И скоро литератор сможет написать роман, состоящий всего из трех слов: «Эти мартовские закаты…» Разве вы не увидите за этими тремя словами и капель, и легкий заморозок, и сосульки возле водосточных труб, и далекий гудок паровоза - вдали, за лесом, и тихий смех гимназистки, которую юноша провожает домой, сквозь леденящую чистоту вечера?

Плейшнер тогда засмеялся:

- Я никогда не думал, что вы столь поэтичны. Не спорьте, вы обязательно должны тайком от всех сочинять стихи.

Штирлиц ответил ему, что он никогда не сочинял стихов, ибо достаточно серьезно относится к профессии поэта, но живописью он действительно пробовал заниматься. В Испании его потрясли два цвета - красный и желтый. Ему казалось, что пропорциональное соблюдение этих двух цветов может дать точное выражение Испании на холсте. Он долго пробовал писать, но потом понял, что ему все время мешает понять суть предмета желание соблюсти абсолютную похожесть. «Для меня бык - это бык, а для Пикассо - предмет, необходимый для самовыражения. Я иду за предметом, за формой, а талант подчиняет и предмет и форму своей мысли, и его не волнует скрупулезность в передаче детали. И смешно мне защищать свою попытку рисовать ссылкой на точно выписанную пятку в «Возвращении блудного сына». Религии простительно догматически ссылаться на авторитет, но это непростительно художнику», - думал тогда Штирлиц. Он бросил свои «живописные упражнения» (так позже он определял это свое увлечение), когда его сослуживцы стали просить у него картины. «Это похоже и прекрасно, - говорили они ему, - а мазню испанцев, где ничего не понятно, противно смотреть». Это ему сказали о живописи Гойи - на развалинах в Париже он купил два великолепно изданных альбома и подолгу любовался полотнами великого мастера. После этого он роздал все свои кисти и краски, а картины подарил Клаудии - очаровательной женщине в Бургосе; в ее доме он содержал конспиративную квартиру для встреч с агентурой…

Рольф приехал в дом, где жила Кэт, когда солнце еще казалось дымным, морозным. Небо было бесцветное, высокое - таким оно бывает и в последние дни ноября, перед первыми заморозками. Единственное, в чем угадывалась весна, так это в неистовом веселом воробьином гомоне и в утробном воркованье голубей…

- Хайль Гитлер! - приветствовала его Барбара, поднявшись со своего места. - Только что мы имели…

Не дослушав ее, Рольф сказал:

- Оставьте нас вдвоем.

Лицо Барбары, до этого улыбчивое, сразу сделалось твердым, служебным, и она вышла в другую комнату. Когда она отворяла дверь, Кэт услышала голос сына - он, видимо, только что проснулся и просил есть.

- Позвольте, я покормлю мальчика, - сказала Кэт, - а то он не даст нам работать.

- Мальчик подождет.

- Но это невозможно. Его надо кормить в определенное время.

- Хорошо. Вы покормите его после того, как ответите на мой вопрос.

В дверь постучали.

- Мы заняты! - крикнул Рольф.

Дверь открылась - на пороге стоял Гельмут с ребенком на руках.

- Пора кормить, - сказал он, - мальчик очень просит кушать.

- Подождет! - крикнул Рольф. - Закройте дверь!

- Да, но… - начал было Гельмут, но Рольф, поднявшись, быстро подошел к двери и закрыл ее прямо перед носом седого контуженного эсэсовца.

- Так вот. Нам стало известно, что вы знаете резидента.

- Я уже объясняла…

- Я знаю ваши объяснения. Я читал их и слушал в магнитофонной записи. Они меня устраивали до сегодняшнего утра. А вот с сегодняшнего утра эти ваши объяснения меня устраивать перестали.

- Что случилось сегодня утром?

- Кое-что случилось. Мы ждали, когда это случится, мы все знали с самого начала - нам нужны были доказательства. И мы их получили. Мы ведь не можем арестовать человека, если у нас нет доказательств - улик, фактов или хотя бы свидетельства двух людей. Сегодня мы получили улику. Отказываться отвечать теперь глупо.

- По-моему, я не отказывалась с самого начала…

- Не играйте, не играйте! Не о вас идет речь! И вы прекрасно знаете, о ком идет речь.

- Я не знаю, о ком идет речь. И очень прошу вас: позвольте мне покормить мальчика.

- Сначала вы скажете мне, где и когда у вас были встречи с резидентом, а после пойдете кормить мальчика.

- Я уже объясняла тому господину, который арестовывал меня, что ни имени резидента, ни его адреса, ни, наконец, его самого я не знаю.

- Послушайте, - сказал Рольф, - не валяйте вы дурака.