Бомба из прошлого

Сигарета пыхнула, выпустив в вечерний воздух тоненькую струйку дыма.

* * *

Яшкин не знал, что делать. Друг потел, но почему?

Печки в «полонезе» не было, но он все же наклонился и опустил стекло с правой стороны.

Пот, гримаса боли и страх в глазах. Тут что-то серьезное. Да, на таможне бывший замполит устроил настоящее представление, это надо признать. И, конечно, он нервничал и потел. Но тот пот был практически незаметен, а сейчас капли катились по лбу и срывались с кончика носа. Там Моленков продемонстрировал и командный голос, и умение игнорировать неудобные вопросы, и способность держать ситуацию под контролем: увел таможенника от багажника, где, прикрытая брезентом, лежала она,и сам забросал его вопросами. Доедут ли они на этих покрышках до Минска? Можно ли здесь проверить уровень масла? Они даже подняли капот и выяснили — к удивлению Яшкина, — что уровень масла вполне удовлетворительный.

А Моленков все не унимался. Какое шоссе ведет в Минск: М1 или М20? Не лучше ли им проехать через Бобруйск? Нет ли у таможенника родственников в армии? Каков прогноз погоды на завтра и не обещают ли дождь?

Сидя в машине, Яшкин слышал звон медалей, приглушенные голоса и даже восклицания. Затем последовали рукопожатия, выражения благодарности и пожелания счастливого пути. Моленков и таможенник расставались закадычными друзьями. Отъехав от контрольного пункта, они остановились у первого же кафе, зашли в туалет — безупречно чистый, не то, что в Сарове — и переоделись в гражданское. Медали перекочевали в сумку. Путешественники купили свежего хлеба, сыра, банку соленых огурцов и перекусили. Моленков накинулся на еду с несвойственной ему жадностью, которую Яшкин принял за реакцию на стресс.

И вот теперь он вскинул руки к груди и тяжело задышал. Пот полился еще обильнее. Моленков застонал.

Стон перешел во вздох, почти всхлип. Губы скривились в гримасе боли. Пальцы впились в воротник.

— Яшкин… — прохрипел Моленков.

— Что?

— Мне плохо… серьезно…

— Вот как?

— У меня сердечный приступ.

— Неужели?

— Может, остановишься?

— Зачем?

— Нет, давай в Гомель. Там есть госпиталь.

— Может, есть, а может, нет.

— Яшкин… больно… в груди…

Он не стал ни прибавлять, ни сбавлять. Только посматривал на знаки, чтобы не пропустить поворот на Добруш.

— Бога ради, Яшкин… у меня сердечный приступ. Я сейчас умру… Пожалуйста, друг, сделай же что-нибудь…

Яшкин съехал на обочину.

— Выходи.

Моленков кое-как вывалился из машины. Яшкин остался. Его приятель сделал несколько шагов в сторону и согнулся.

Яшкин наклонился к открытой дверце.

— Перво-наперво, расстегни ремень. Давай, давай, не стесняйся. Вот так… так… Теперь пуговицы на брюках. Молодец. Не беспокойся, никто, увидев тебя со спущенными штанами, останавливаться не будет. Руки на живот. И помассируй его как следует. Еще… еще… А теперь пульни-ка газами. Отлично. Глубокий вдох. Выдох. Ну как, полегчало? Сердце больше не шалит?

— Обожрался, вот в чем твоя проблема. И не надо было так спешить. А потом еще долго сидел. Ремень сдавил живот, вот пища и застряла. Боль — следствие образования кислоты в пищеводе. Ну что, едем дальше?

Пристыженный и потрясенный, Моленков вернулся на свое место и захлопнул дверцу. Яшкин снова влился в поток грузовиков и легковушек.

— А как ты догадался, что у меня не сердечный приступ? — спросил через какое-то время Моленков.

— Ты руки держал не там.

— Как это? Я держался за сердце.

— Нет. Сердце выше. Ты страдал желудочной диспепсией, обострившейся вследствие переедания. Ты же лопал хлеб с сыром, как свинья желуди.

Яшкин поморщился — Моленков выпустил остатки газов, и ремень безопасности сразу ослаб.

— Сейчас мне уже лучше. — Бывший замполит рыгнул. — А тогда я думал, что умираю.

— Смотри повнимательнее, как бы не пропустить поворот.

— А что бы ты сделал, если бы у меня случился сердечный приступ? У нас ведь график. — Моленков вытянул руку. — Вон он, знак. Поворот на Добруш и Ветку.

Яшкин знал, что сделал бы, случись у друга приступ, а потому и воспользовался удобным предлогом, чтобы не отвечать.

* * *

Молодой человек определенно напрашивался на неприятности. Что ж, раз так, то он их получит, решил Лоусон. Люк Дэвис вел себя, как жеребенок на лужку, — бил копытом травку.