Бомба мгновенного действия

Бучер знал Луиджи Витторио как человека, обладающего воображением слепого червя, моралью мартовского кота и этикой свирепой барракуды. Из женщин он предпочитал только стройных и гибких пышногрудых блондинок, а из развлечений – пируэты высшего пилотажа, демонстрируемые им в постели. Кроме того, он был одержимым подражателем, хотя его подражательство ограничивалось лишь "Алмазной Тиарой", из которой путем неимоверных усилий и баснословных затрат он попытался было создать западный вариант известнейшей и несравненной "Алмазной Подковы", принадлежащей Роузу, но потерпел фиаско по всем пунктам, ибо в своем непомерном усердии имитаторски следовать образцу перестарался тоже по всем пунктам, включая, например, и то, что его ночной клуб был открыт круглосуточно. "Алмазная Тиара" оказалась чрезмерно претенциозной и чересчур роскошной даже для самых что ни на есть пресыщенных и изощренных сластолюбцев.

Выйдя из машины, Бучер некоторое время изучал затененный навесом вход в заведение, пытаясь вспомнить, где он видел этого огромных размеров швейцара в розовой, словно раковина изнутри, ливрее. Прошло несколько минут, прежде чем он вдруг вспомнил: Кид Мокетон! Сейчас уже в годах, а в свое время был чемпионом страны по спортивной борьбе, и у него были все основания надеяться на титул чемпиона мира среди тяжеловесов, но он здорово не поладил с Джерри Пассинкой в Джерси. Однажды вечером двое телохранителей Джерри усыпили Мокетона, выстрелив в него пулей-ампулой со снотворным, после чего натешились вволю, отделав его до неузнаваемости кусками свинцового кабеля. Физически он сумел поправиться, а вот умственно – нет, и стать прежним Кидом Мокетоном, как личностью, ему уже было не суждено. Согласно диагнозу лучших специалистов Клиники Майо[2], этот когда-то выдающийся волевой спортсмен теперь превратился в человекоподобное существо.

Перейдя улицу и приблизившись к огромному швейцару, Бучер извлек из бумажника пятидесятидолларовую купюру.

– Здорово, Кид! – Он вложил сложенную бумажку ему в руку. – Сколько времени утекло, а? Как сейчас поживаешь?

Минуло целых шестьдесят секунд, прежде чем в глазах Мокетона загорелся огонек, свидетельствующий о том, что их обладатель узнал обратившегося к нему.

– А-а, да-да, здравствуйте, мистер Бучер. – Он посмотрел на сложенную купюру в своей ручище, затем на человека, подавшего ее. – Все это сейчас ни к чему, мистер Бучер. Не надо бы вам мне это здесь давать...

– Деньги твои, – перебил его Бучер. – Оставь у себя. Это твоя доля от моего выигрыша, когда я поставил на тебя в той схватке, когда ты разделал под орех Майкла Джоунза. – Бучер ни разу не видел, как борется Мокетон, и, конечно же, никогда не делал на него ставок. Более того, он и понятия не имел, существует ли вообще человек по имени Майкл Джоунз. – Если, конечно, – усмехнулся Бучер, глядя в ничего не выражающее бессмысленное лицо, – мистер Витторио не платит тебе столько, что какие-то пятьдесят долларов для тебя сущий пустяк.

Когда до великана дошел наконец смысл этих слов, он с удивительной энергией затряс головой:

– Не-ет, не-ет, мистер Бучер. Мистер Витторио мне вообще почти не платит, велит, чтобы я на чаевых собирал, но мне еще ни разу никто не давал пятьдесят долларов. Если скажете про них мистеру Витторио, то половину он у меня отберет.

Бучер кивнул. Патологическая жадность Витторио осталась такой же, как и прежде. Вслух он произнес:

– Что, дела настолько плохи?

– Угу, у меня – да. Так значит, вы ему ничего не скажете, мистер Бучер? – с безнадежной мольбой в голосе спросил Мокетон.

– Витторио, стало быть, здесь, – уточнил Бучер. Этот ответ был одной из главных причин, по которой он вступил в разговор с Мокетоном.

Рассеянно кивнув, бывший борец крепко сжал в руке купюру, и на его придурковатом лице отразилась неподдельная детская радость.

– Да-а, да-а, он здесь. Он тут и живет.

Собравшись уходить, Бучер уже было отвернулся от Мокетона, но вдруг вновь повернулся к нему, точно внезапно вспомнив то, о чем забыл спросить.

– Кстати, Кид. А Джонни Просетти тут не появлялся в последнее время?

Мокетон попытался придать своему лицу осмысленное выражение и наконец опять завертел сплошь покрытой рубцами и шрамами головой:

– Давно уже не появлялся, мистер Бучер.

– Ну, как давно? Неделю? Две недели? Два месяца? Или три?

– Правильно, мистер Бучер. Как раз столько я и не видел Джонни Просетти.

С минуту Бучер смотрел на него, затем, поняв, что уточнять бесполезно, решил отступиться. Киду Мокетону, давно превратившемуся в нечто, способное вести лишь растительно-животный образ жизни, было явно не под силу вспомнить о событиях, выходящих за рамки времени, истекшего только что.

– Ладно, Кид. Это неважно.