Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней

И как в воду глядел Ульянов- нашлись в СССР физики, вроде будущего академика Михаила Леонтовича, который не постеснялся заявить: «Точным наукам философия не нужна». Даже, мол, на вершине обобщений. А «гнилой либерал и троцкист» Яков Френкель набрался смелости охаять вождей и объявить в стране победившего пролетариата нечто ужасное: «Ни Ленин, ни Энгельс не являются авторитетами для физиков, книга Ленина сводится к утверждению азбучных истин, из-за которых не стоит ломать копья. Не может быть ни пролетарской математики, ни пролетарской физики».

Такому святотатству был дан решительный и бескомпромиссный отпор. И ведь кто начал? — не академик, не учёный, а глубоко невежественный, ничего не понимающий в физике философ Деборин. Обругав теорию относительности последними словами — ну прямо второй Ульянов-Ленин — Деборин, взял тайм-аут отдышаться и подкопить новых ругательств для «научного» разбора квантовой механики, поддержки теории эфира, к которому все «механисты» и прочие консерваторы питали известную слабость.

Однако, грубиян Джугашвили в борьбе с главным «механистом» Николаем Бухариным в запальчивости разгромил и шайку Деборина, даже не заметив её лакейскую готовность ещё более идеологизировать науку и в пику модным течениям дикого Запада возродить такие понятия, как флогистон и теплород.

Пошатнувшееся знамя критики новых взглядов подхватил профессор физики из МГУ Аркадий Тимирязев. В физике он не оставил заметных следов, но довольно-таки опозорил свою фамилию и знаменитого отца — ботаника Клемента Тимирязева. Это был тот самый случай, когда Природа не только отдохнула на детях, но и крепко напакостила.

Ничего не поняв в теории относительности, профессор Тимирязев начал громить её, для чего ну прямо-таки по-ленински приклеил новой теории ярлык «черносотенная». Физики посмеивались над «недорослем» и статей его не печатали. Пришлось нести публикации в партийную печать, тем более, что у Тимирязева были какие-то большие заслуги перед партией, отчего его приняли в ВКП(б) без кандидатского стажа.

Осмелев, он начал громить «китов» физики-Тамма, Вавилова, Френкеля и всех тех, кто не пользуется «теорией» эфира. В помощь Тимирязеву коммунистические идеологи направили ещё одного большевика-эфирщика, ибо к своему ужасу выяснили, что на кафедре физики МГУ всего лишь один партиец-Тимирязев. Оттого не было у физиков правильного большевистского единомыслия, а даже наоборот — проистекало самовольное разномыслие и неприятие эфира, теплорода и флогистона. Неудивительно, что диамат у них считался помехой в развитии науки, а Вавилов сравнивал его со схоластикой средневековья.

Однако, постоянное давление на учёных, идеологизация науки вызывали у антисоветски настроенных студентов и педагогов — а их было подавляющее большинство — яростные протесты и забастовки.

В 1929 году случился скандал — в Академию наук был выбран единственный тогда большевик, и возмущению учёных не было предела, хотя власти уволили более тысячи сотрудников Академии по политическим мотивам.

В пику антибольшевистской Академии создали Всесоюзную ассоциацию работников науки и техники для содействия социалистическому строительству. Нечто подобное «провернули» и в литературе, там появилась на свет ассоциация пролетарских писателей — сборище графоманов и безграмотных пролетариев. Среди учёных ассоциация работников науки и техники именовалась не иначе, как «научный отдел ГПУ».

В подобных филиалах «охранки» главной деятельностью становилось сведение счётов, карьеризм, борьба завистливых и убогих с талантами и с сильными духом. Наука там была не в чести, а зарубежная — тем более. Западные революционные идеи вызывали подозрение и непреодолимое желание бороться с ними. Попытка, например, Артура Эддингтона синтезировать теорию относительности и квантовую механику привела к появлению разгромной статьи и непременного ярлыка «законченный идеалист-пифагореец».

Меридиан красного цвета

По-новому — широко и глубоко — взглянул на проблему большевизации науки математик Эрнст Кольман. Бывший чешский военнопленный Кольман под влиянием пропаганды вступил в ряды ВКП(б) и верил во всё, во что велели верить вожди. Хотя три года провёл в подвалах Лубянки. Только уже значительно позже, во времена «пражской весны» у Кольмана открылись глаза, и он бежал с семьёй на Запад — подальше от социализма и его «завоеваний».

А в 1931 году Кольман дебютировал статьёй «Вредительство в науке». Здесь уже, как видно, речь идёт не об оглядке на Запад, а о прямом «вредительстве». Причем вредительство Кольман обнаружил не только в физике, но и в математике, биологии, экономике и других науках.