Бомба в Эшворд-холле

Молодой ирландец улыбнулся. Он был очень бледен, и на верхней губе у него от страха выступил пот.

– Может, и так, но я знаю, кто меня использовал и для чего, и это делалось по моему собственному желанию.

– Надеюсь. Но уверены ли вы, что использовавшие вас разделяют вашу уверенность?

Челюсть Финна стала тверже.

– Они используют тех, кто подвернется под руку. И дело того стоит.

– Нет, оно этого не стоит, – ответил Томас, теперь уже с совершенной убежденностью. – Если ваше дело разрушает все лучшее, что в вас есть, значит, это дело скверное или же вы неправильно понимаете его цели. Ведь все ваши поступки становятся не только частью этого дела, но и частью вас самого. Вы не можете снять с души причиненное вами зло, как вы снимаете надоевшую старую одежду. Это не одежда, Финн, это ваша собственная плоть.

– Нет, не так! – крикнул арестованный ему вслед, но Питт уже закрыл дверь и медленно пошел в сторону кухни, а потом в главную часть дома.

Он был несчастен, а глубоко внутри него, в сердце, назревал гнев. Хеннесси был увертлив, как тысячи других до него. И худшие черты этого юноши были вскормлены, взлелеяны и потом использованы более циничными людьми. Совершенно очевидно, он предпочитал насильственные средства к исправлению того, что считал несправедливым. Ему было все равно, кто от этого пострадает. Но он имел мужество отстаивать свои убеждения, и, по крайней мере, сам при этом рисковал. За ним стояли другие люди, они прятались за его спиной и понуждали его к действиям. Эти люди гальванизировали старые легенды и такие же застарелые ложные предания, чтобы насилие все продолжалось и продолжалось…

Как бы суперинтенданту хотелось знать, кто автор письма, сожженного Финном! Именно этот человек и был ему нужен. Возможно, он один из тех, кто живет в доме. Томас опасался, что это Падрэг Дойл.

Питт отправился в библиотеку, где продолжалось совещание, если происходящее там еще можно было так называть, постучался и вошел. Мойнихэн и О’Дэй сидели по одну сторону стола, Джек и Дойл – по другую. Все четверо взглянули на вошедшего полицейского.

– Сожалею, джентльмены, – извинился он, – но я должен поговорить с мистером Рэдли. Простите, но это не терпит отлагательства.

Мойнихэн взглянул на О’Дэя, который продолжал внимательно смотреть на Питта.

– Разумеется, – поспешно согласился Дойл. – Надеюсь, больше ничего неприятного не произошло? Никто не пострадал?

– А вы чего-нибудь такого ожидали? – осведомился Карсон.

Падрэг лишь улыбнулся и отрицательно махнул рукой.

Выйдя в холл, Томас рассказал свояку о том, что динамит найден, а Финн Хеннесси арестован.

Джек крайне расстроился.

– А что это доказывает? – спросил он, нахмурившись. – И кто стоит за этим парнем?

– Не знаю, – признался Питт.

Рэдли был весьма озадачен.

– Но ведь у нас же есть показания О’Дэя, что ни Макгинли, ни Хеннесси не могли убить Гревилла!

– Знаю. Это была Джастина.

Джек разинул рот:

– Что?! Ну ладно, Томас!.. Здесь ты дал маху. Ты, несомненно, ошибаешься. Ты же не считаешь, что всеми этими действиями руководит мисс Беринг? Она разве ирландка?

– Нет, нет, это не имеет никакого отношения к политике, – вздохнул Питт. – И я еще не знаю, почему она это совершила. Но у меня есть доказательства. Ее видела Грейси…

Он заметил растерянное выражение лица Рэдли и попытался все объяснить:

– Дело в ее туфлях. Она переоделась горничной. Грейси видела ее только со спины, но сегодня она вспомнила, что разглядела еще и туфли…

Томас опять замолчал. Можно было не продолжать, Джек и так все понял.

– Я должен сказать Айоне и миссис Гревилл, что арестовал Хеннесси, – тихо добавил суперинтендант. – И если ты немного затянешь переговоры и удержишь их подольше за столом, то очень мне этим поможешь.

– Дойл? – хрипло спросил опечаленный политик.

– Возможно, – подтвердил Питт.

Он не добавил, что ему очень этого не хотелось бы. По лицу свояка он видел, что его этот вариант тоже не радует. Увы, умение нравиться, чувство юмора и богатое воображение никогда не мешали совершению убийств. Эти качества просто были неким сопутствующим фактором, что только еще больше ранило и усугубляло бессмысленность и уродство совершенного преступления.

Суперинтендант отыскал Айону в длинной галерее. Она стояла и смотрела, как разгулялся ветер и как постепенно темнеет небо, и не заметила подошедшего Томаса. Несколько минут он наблюдал за ней. Лицо у миссис Макгинли было совершенно неподвижным, а выражение его не поддавалось прочтению. «Интересно, – подумал Питт, – чем же так всецело заняты ее мысли, что она даже, очевидно, не слышала, как кто-то вошел и теперь смотрит на нее?»

Вначале он решил, что это спокойствие. Вид у женщины был почти раскованный, и с лица исчезло выражение напряженности. Казалось, что она не страдает, не мучается, не испытывает натиска эмоций и, уж конечно, не ощущает злобы, что столь часто сопутствует чувству утраты. На ее лице не было заметно ни борьбы, ни гнева против сложившихся обстоятельств, ни желания вернуться в прошлое и воскресить то, что было до потери.