Бомба в Эшворд-холле

Сама Шарлотта оделась с помощью Грейси. На ней было одно из платьев тети Веспасии. Не то, самое прекрасное, серебристо-устричного шелка – его она берегла для более важных случаев, – а другое, тоже очень красивое, темно-зеленое, с очень строгим вырезом, что придавало ему еще больше пикантности. Все зависело от чудесного покроя лифа, подчеркивающего талию, и от фасона юбки, свободными волнами ниспадавшей с бедер и имеющей небольшой, по моде, турнюр. Миссис Питт увидела в мужских глазах восхищение, но еще больше удовольствия ей доставили быстрые завистливые взгляды со стороны женщин.

Фергал говорил с Айоной – ничего особенного, тривиальные любезности, – а затем в разговор вмешался Лоркан. Падрэг Дойл смягчил неловкость, рассказав анекдотический случай из своих приключений на американском Диком Западе и всех рассмешил, хотя порой это был довольно нервный смех.

Подали следующее блюдо. Эмили заговорила на какую-то безобидную тему, но с ее стороны потребовались немалые усилия, чтобы удержать разговор в этих безопасных рамках. Шарлотта изо всех сил старалась помочь сестре.

Но вот с последней переменой блюд было покончено, и леди направились в гостиную, куда очень вскоре пришли и мужчины. Кто-то предложил немного послушать музыку. Возможно, чтобы сделать приятное Айоне.

Оказалось, что она действительно прекрасно поет. У нее был завораживающий голос, гораздо более сильный и грудной, чем можно было предположить, глядя на ее хрупкую фигуру. Юдора аккомпанировала ей на рояле с удивительным лиризмом и, по-видимому, без всяких затруднений вторя необычным каденциям старых ирландских народных песен, совершенно непривычных для английской музыки.

Сначала Шарлотта наслаждалась пением и через полчаса почувствовала, как испытываемое ею напряжение ослабевает. Она посмотрела на Питта, поймав его взгляд. Суперинтендант улыбнулся жене, но она заметила, как прямо он сидит, и от нее не укрылось, что его глаза обшаривали лица слушателей, словно он ожидал какого-то неприятного сюрприза.

И сюрприз случился. Песни Айоны становились все эмоциональнее, все более трагическими по содержанию. Она пела о трагедии Ирландии, об утраченном мире, о влюбленных, которых разлучили измена и смерть, и о героях, павших на поле битвы.

Эйнсли от неловкости зашевелился в кресле, крепко сжав зубы.

Кезия все больше краснела, и губы у нее тоже сжались в тонкую линию.

Фергал не сводил с Айоны глаз, словно красота этих песен западала ему в самое сердце и терзала его, так что ему хотелось что-то крикнуть, возразить, но сильные чувства парализовали его протест.

Затем Эмили наклонилась вперед, словно хотела что-то сказать, но Юдора все играла, а Лоркан Макгинли стоял неподвижно между ней и певицей, слушая с искаженным лицом эти старые песни о поруганной любви и смерти от рук англичан.

В конце концов ситуацию взял в свои руки Падрэг Дойл.

– Да, это, конечно, прекрасная и печальная песня, – сказал он, улыбнувшись, – и все это о моей родственнице. Героиня песни Нисса Дойл была моей тетей с материнской стороны.

И он посмотрел на Карсона О’Дэя, который пока еще не промолвил ни слова и сидел с непроницаемым выражением лица:

– А бедняга, герой, возлюбленный – из вашей родни, могу поклясться!

– Да, Дристан О’Дэй, – подтвердил мрачно Карсон. – Это лишь одна трагедия из многих, но она увековечена в музыке и поэзии.

– И прекрасно увековечена, – подтвердил Падрэг. – Но, может быть, нам показать наш широкий репертуар, которым мы всегда славились, и спеть какие-нибудь наши застольные песни, а? И, может быть, несколько песенок о счастливой любви? Не стоит нам отправляться в постель со слезами на глазах. Жалость к себе никогда не относилась к числу похвальных чувств.

– А вы считаете, что горести Ирландии продиктованы жалостью к себе? – задал опасный вопрос Лоркан.

Дойл улыбнулся:

– Нет, старина, наши горести вызваны реальными причинами. Богу и миру это известно. Но смелым людям знакомы веселые песни, а не только печальные. Как, например, насчет «Пары блестящих глаз»? Разве это не замечательная песня?

Затем он обратился к своей сестре Юдоре:

– Ты знаешь ее наизусть. Давай послушаем!

И миссис Гревилл заиграла прелестную, радостную мелодию, а ее брат стал подпевать приятным лирическим тенором, ничуть не фальшивя. Голос его был исполнен веселья. Эмили невольно тоже стала подпевать ему, а Падрэг услышал это и благодарно всплеснул руками.

Через десять минут уже все пели песенку из оперетты Гилберта и Салливана – веселую песенку с танцующими ритмами, – и им волей-неволей пришлось забыть о гневе и трагедии – по крайней мере, на этот час.

Шарлотта заснула, совершенно истощенная эмоционально, и сон ее был беспокоен. Молодую женщину мучили тревожные сновидения; в какой-то момент ей показалось, что это во сне она слышит громкие крики.

Она еще только продиралась сквозь паутину сна, но Томас уже выскочил из постели и быстро зашагал к двери.

Крики продолжались, пронзительные и гневные. В них не было страха – лишь неконтролируемая, истеричная ярость.