Я спас некоторых и, к моему восхищению, они тут же бросились спасать других, после чего сплотились в отряды, конгрегации, рабочие союзы, чернь, толпу, лобби и политические партии. И каждая группировка ту же нападала на другую, обычно ничем не отличающуюся от нее. Я испустил ужасный вопль и накрыл всех гигантской волной. Потоки воды пенились вокруг руин храмов, законодательных органов, судов, притонов, химических предприятий и главных офисов крупных корпораций, что весьма повеселило меня. Я создал еще большую волну и смыл ею трущобы, испоганенные сельхозугодья, выжженные леса, испоганенные реки и загрязненные моря. Адреналин струился у меня по жилам, проснулась моя жажда уничтожения. Я распылил континенты, разрушил земную кору и скалы расплавил магмой.
На глаза мне попалась Луна, плывя сторонкой по небу, дабы избежать моего гнева. Ее нежная гладкость меня разозлила и я забросал ее метеоритами, превратив поверхность в сплошной хаос кратеров. Я схватил планету Эдип и бросил ее в Сатурн, промахнулся, но она пролетела слишком близко и рассыпалась на куски. Большие скалы превратились в спутники Сатурна, а пыль образовала кольца, несколько камней так же попали в Марс, а остальные стали крутиться вокруг Солнца.
Я нашел, что это хорошо, и повернулся, чтобы пригласить остальных полюбоваться этой феерией — но никого, разумеется, уже не существовало.
ВНЕЗАПНО Я ПОНЯЛ, что сыт всем этим по горло. Все казалось просто, раз у вас есть власть сделать все так, как вам хочется... но просто не стало. Частично проблема была в том, что я, оказалось, не знал, что именно хочу, а частично в том, что не знал, как достигнуть того, что хочу, когда знаю, чего хочу. И еще одна часть проблемы вскрылась, что, когда я получил, чего думал, что хочу. Вдруг оказалось, что это совсем не то, чего я хотел. Работать богом оказалось слишком трудно, слишком хлопотно. Быть просто человеком намного проще. У возможностей человека есть свой предел, но есть так же предел и у его ответственности.
Я стоял — или плавал, или парил — посреди айлема[5]
, — все, что осталось после моих усилий, — и вспоминал Ван Уоука и Сальнолицего, с их большими планами относительно меня. Они больше не казались зловещими, а только вызывали жалость. Я вспомнил Дизза, человека-ящерицу, и каким он был напуганным напоследок. Я вспомнил о сенаторе, его трусости и его оправданиях, и внезапно все это показалось очень человеческим. А затем я подумал о себе и вспомнил, из какой потрепанной фигуры я вырос, не как бог, а как человек.