Бомбардировщики

- Вижу. Передай командиру полка, что сброшу бомбы по цели, а затем пойду на вынужденную посадку.

Спокойствие и уверенность командира передались и мне. Штурман начал прицеливаться перед бомбометанием.

- Влево немкого, Филипп, не качай, - сказал Овечкин летчику и закашлялся. - Фу, черт! Дыму сколько. Открой форточку.

Он сказал это так спокойно, словно сидел не в горящем самолете, а где-нибудь на кухне. Форточку колпака Коломенский, наверное, открыл, потому что Овечкин перестал кашлять.

Бомбы, наконец, оторвались. Коломенский резко развернул машину влево, в сторону работающего мотора. Мы летели на свою территорию. Теперь и дым, наполнявший кабину, казался не таким удушливым, и пламя словно стало меньше. Самолет шел над лесом. Здесь где-то должна проходить линия фронта. Все уменьшая скорость, самолет стал снижаться. Коснувшись земли фюзеляжем, он пополз, разворачиваясь вправо. К нам бежали люди. Не ожидая команды, они стали забрасывать пламя комьями влажной весенней земли. Кто-то, сняв с себя ватную куртку, набросил ее на то место, где особенно сильно пробивалось пламя. Сразу еще десятки ватников полетели на мотор. Пожар был ликвидирован.

Когда Коломенский осматривал самолет, к нему подошел офицер со знаками различия сапера и поинтересовался, как скоро можно восстановить машину и что нужно ремонтировать. Коломенский охотно пояснил:

- Техники приедут завтра. Снимут погнутые винты, поднимут самолет, выпустят шасси, может быть, заменят мотор. В общем, дня через три-четыре снова будем бомбить.

Сапер удивленно покачал головой.

Техники прибыли этой же ночью. К вечеру следующего [67] дня самолет уже поднялся в воздух и взял курс на свой аэродром.

А утром мы снова вылетели на боевое задание.

Победа

Как только стемнеет, начинают гудеть моторы. Гул их мощный и чистый. Словно один гигантский многомоторный самолет кружится и кружится над головой. Спать не хочется. Мы лежим в землянке и думаем о тех, кто летит сейчас на запад бомбить последний оплот фашистов - Берлин.

Сколько же их? Вероятно вся ночная авиация фронта сейчас в воздухе. Но ведь это только один фронт…

Ровно гудят моторы. Завтра и наши голоса присоединятся к ним. Утром мы полетим на Берлин. Врагу будет нанесен еще один сокрушительный удар. Быть может последний. А там победа. В том, что она близка, уверен каждый из нас. Но никто не произносит заветного слова. Да и не нужно. Ее дыхание чувствуется во всем. Вот и сейчас Тихонов рассказывает о своей довоенной профессии. Он геолог, немало поколесил по стране. Слушаешь его и будто видишь дальневосточные сопки, поросшие вековыми кедрами, крутые тропы, убегающие к кратерам потухших вулканов, реки, где на дне поблескивает золотоносный песок… Киселев присел в сторонке, задумался над раскрытой книгой. Мысли его далеко, наверное, в родном владимирском колхозе. Может быть, он видит сейчас необозримые поля пшеницы, наполненные сухим полновесным зерном элеваторы, слышит гул комбайнов… Сталинградец Власов вполголоса рассказывает что-то о родном городе.

В дальнем углу землянки раздается смех.

- Строгая она, - слышен голос Афанасьева. - Бывало, придешь с работы и говоришь ей: «Собирай вещи, завтра в командировку еду!»… Ездил я часто по строительным организациям нашего треста. А она: «Ни днем, ни ночью не бываешь дома, ни в кино, ни в театр с тобой не сходишь. И зачем я вышла за тебя, черта кудлатого!» - «А сама, говорю, уже неделю, как в двенадцать часов ночи домой являешься».-«Так у нас же совсем другое дело, - отвечает. - Больница, людей лечить надо». - «А мы строим больницы». - «Много вы настроили [68] Плана и то не выполняете!» - «А вы лечите касторкой да порошками, от которых не то что в почках, но и в желудке камни образуются!». Таким манером ругаемся с полчаса. А когда пошумим вволю, рассмеемся. - «Какой же я тебе черт кудлатый, - говорю ей, - когда от таких разговоров облысел совсем?»

С нар поднялся майор Сулиманов, накинул на плечи куртку и тяжелой походкой направился к двери.

- Эх вы! - с сердцем сказал Овечкин. - Не знаете, о чем говорить.

Все замолчали. Сулиманов женился незадолго до войны. Жена его, учительница, не смогла эвакуироваться из Киева. Когда фашисты подошли к городу, она находилась в родильном доме. Захватив город, гитлеровцы выбросили всех рожениц на улицу и заняли здание под военный госпиталь… Ребенок родился мертвым. Уже через месяц, полная ненависти к захватчикам, жена Сулиманова выполнила ответственное задание подпольной партийной организации. А совсем недавно наш командир узнал, что, схваченная вместе с другими подпольщиками, его жена была повешена на площади у памятника Богдану Хмельницкому.

Как- то случайно я увидел портрет жены Сулиманова -он всегда носил его в левом кармане гимнастерки. Молодая женщина, почти девочка, со строгими глазами и упрямой складкой рта, с косами, уложенными вокруг головы…