Бомбейские чудовища

— Но Ольга Леонардовна, — вступился за Платонова Синеоков, — вчера мы как проклятые весь день провели в казематах следственного управления, нас совсем замучили допросами, а меня и господина Платонова в особенности. Мне сегодня всю ночь снилась ужасная медвежья морда, которой следователь потрясал перед моим лицом. Воняет она ужасно. А все из-за этого подлеца Сыромясова, который любовниц ревнует…

— Он не подлец, — выкрикнула бледная машинистка Ася, — он сам жертва, он пострадал больше всех! Его обманули, заманили в ловушку!

— Не надо супружеский долг нарушать, — возразила Аля, — да ночами любовниц в изменах уличать.

— Такой материал для фельетона пропадает! Такой материал! — выкрикнул Фалалей. — Я бы из него такую фактуру извлек для обличения изменников! А корпоративная солидарность не позволяет. Не могу я писать о коллеге! И все потому, что вы снова приняли его на работу в журнал. Зачем?

— Меня попросил сам господин Тернов, — ответила госпожа Май. — А милейшему Павлу Мироновичу я не смогла отказать. Он смотрел на меня такими восхищенными глазами. И даже спрашивал, откуда такая ослепительность? Любовь, отвечала я, Тантра, но о Тантре я сама написала обширный очерк, ибо имею личный опыт в этой области.

— Я тоже имею представление о Тантре, — возразил Синеоков, — но это не значит, что из-за подлеца Сыромясова я должен опознавать трупы каких-то мещан и срывать свои творческие встречи в мире синематографа.

— Отлично, — госпожа Май посуровела. — Сейчас мы проанализируем итоги вашего творчества. Какое задание вы получили в понедельник? Вас просили написать о звезде! Понимаете? О звезде! А вы расписываете мне историю Марфы-посадницы! Излагаете биографию Дранкова! Подробно описываете молоденьких гримеров, осветителей, статистов! А самое главное — на кой черт читателю знать ваши личные впечатления от съемок? Кстати, кто вам разрешал сниматься в служебное время?

— Я занимался съемками ночью! — губы Синеокова задрожали. — А это мое личное время!

— Пока вы служите во «Флирте», личного времени у вас нет! Все ваше время служебное. Не правда ли, Эдмунд?

— Да, Олюшка, в контрактах, составленных мной, так и записано.

— Но это нарушение прав человека! — Аля Крынкина встала. — Мы не рабы.

— Если вы не рабы, то ищите себе феодала, — отрезала Ольга Леонардовна, после чего ее сотрудница впала в столбняк. — Вас никто не спрашивал, Алевтина Петровна. Сядьте. Сидя вы выглядите лучше.

В сотрудницкой повисла неприятная тишина. Пунцовая Аля села.

— Итак, о чем мы говорили? — спокойно продолжила госпожа Май. — О господине Синеокове. Модест Терентьевич, единственное спасение для вас: написать очерк о звезде синема. После совещания попросите господина Мурина представить вас мадмуазель Бурановой. В вашем распоряжении три часа. Все.

— Тем более что Нина Буранова в эти дни сыграла свою лучшую роль, — добавил многозначительно Мурин. — Но никто этого не оценил.

— Это детали, — резюмировала госпожа Май. — Нина Буранова и раньше играла великие роли. Так что Модест Терентьевич должен дать мне полноценный материал, а не хлопок-сырец.

— Но почему такая дискриминация? — завопил с места Лиркин. — Модест профессионал! Вы знаете!

— Знаю, — госпожа Май повернулась к музыкальному обозревателю. — Ваш материал о городском романсе тоже никуда не годится. Даю вам тоже три часа, чтобы представить другой.

— Другой? Какой же? — подскочил разъяренный Лиркин. — О вашей слащавой Вяльцевой? Ее салонные стенания вы называете городским романсом? О Боже! Куда я попал! Какие азы искусства приходится объяснять? Городской романс — это плач и смех города, а город не только из салонов состоит! Есть и нормальные люди! Я вам представил материал, исключительный по своей колоритности! А вы!

— Прекратите ваши вопли, господин Лиркин, — презрительно фыркнула госпожа Май, — я не из тех, кто способен слушать их долго. Терпение у меня хоть и ангельское, но не беспредельное. Что вы называете исключительностью? Что — колоритностью? Матерщину, которую вы напихали в статью?

— Это не матерщина! Это подлинный голос города! Я пошел на риск, я жертвовал своим временем, погрузился в гущу городской жизни. Романс, можно сказать, рождался прямо у меня на глазах! Вот послушайте!

Полюбил Катю Никитка-водовоз,
Повалил ее на кучу, на навоз.
Он залез на Катерину
И давай ее щипать,
То за брюхо, то за спину,
То засунет, то задвинет…

— Леонид! Леонид! — плачущим голосом воззвала к музыкальному обозревателю машинистка Ася. — Не надо! Остановитесь!

— Ни за что! Не дам удушить проблески народного творчества, — отмахнулся Лиркин, выскочил на середину сотрудницкой, охлопал себя по ногам и пошел вприсядку, выкрикивая:

А подружку обнимать
Я люблю, е… мать,
Вмиг портки свои скидаю
И сигаю к ней в кровать.