Бомбы сброшены!

Однако Геббельс сравнивает Берлин с Ленишрадом. Он напоминает, что этот город не пал, потому что его жители превратили каждый дом в крепость. И то, что смогли сделать ленинградцы, наверняка сумеют сделать жители Берлина. Геббельс надеется добиться высочайшей согласованности в защите каждого дома путем установки радиостанций в каждом здании. Он убежден, что «его берлинцы» предпочтут смерть перспективе превратиться в жертвы красных орд. То, что Геббельс относился ко всему этому предельно серьезно, доказала его собственная смерть.

Я отвечаю ему:

«С военной точки зрения все это видится мне иначе. Как только после прорыва фронта на Одере начнется битва за Берлин, — город обречен. Я считаю совершенно невозможным удержать Берлин. Я полагаю, что сравнивать эти два города нельзя. Ленинград имел серьезное преимущество: с запада его прикрывал Финский залив, а с востока — Ладожское озеро. На севере располагалась узкая полоска относительно слабого финского фронта. Единственным способом захватить город оставалась атака с южного направления. Но именно с этой стороны Ленинград был укреплен особенно сильно. Его защитники смогли воспользоваться системой заранее подготовленных позиций. Кроме того, мы так и не сумели полностью перерезать линии снабжения. Баржи пересекали Ладожское озеро летом, а зимой русские проложили железнодорожные пути прямо по льду. Поэтому они смогли наладить доставку снабжения с севера».

Однако мои аргументы не переубедили Геббельса.

Через 2 недели я впервые сумел ненадолго подняться и немного подышать свежим воздухом. Во время налетов авиации союзников я нахожусь наверху, рядом с зенитными орудиями, и вижу снизу то, что с воздуха выглядит более чем неприятно. Скучать мне не приходится. Фридолин приносит мне бумаги, которые требуется подписать. Иногда его сопровождают мои старые товарищи по эскадре. Иногда на часок заглядывают фельдмаршал Грайм, Отто Скорцени или Ханна Рейч. Постоянно что-то происходит, и меня мучает лишь то, что я нахожусь в стороне от этих событий. Когда я попал в бункер Цоо, то «клятвенно» пообещал, что через 6 недель поднимусь на ноги и буду летать. Доктора знают, что все их запреты совершенно бесполезны и могут лишь разозлить меня. В начале марта я в первый раз выхожу прогуляться на свежем воздухе. Пока на костылях.

Во время моего выздоровления меня приглашает к себе домой одна из медсестер, а потом я становлюсь гостем министра иностранных дел. Настоящий солдат редко бывает хорошим дипломатом, и эта встреча с фон Риббентропом меня очень интригует. Я получаю возможность взглянуть на войну с другой стороны — оттуда, где она ведется без применения оружия. Риббентропа очень интересует мое мнение о соотношении сил на Восточном фронте и нашем военном потенциале в данный момент. Я прямо заявляю ему, что мы, на фронте, надеемся, что он по дипломатическим каналам сделает хоть что-то для ослабления смертельной удавки, которая сжимает Германию с обеих сторон.

«Разве нельзя как-то объяснить Западным державам, что большевизм является их опаснейшим врагом, и после окончательной победы над Германией он будет представлять для них ту же угрозу, какой он был для нас? Что они в одиночку не сумеют с ним справиться?»

Он воспринимает мои замечания как небольшой личный упрек. Судя по всему, я лишь повторяю то, что ему уже пришлось выслушать много раз. Он сразу объясняет мне, что уже не раз предпринимал такие попытки, но все они окончились провалом. Каждый раз, когда он начинал переговоры, наши войска на том или ином участке фронта были вынуждены отступать, что побуждало врага искать решение проблемы на полях сражений, а не за столом переговоров. Он перечисляет несколько таких случаев и с упреком напоминает про договоры, которые он заключил перед войной, в том числе с Англией и Россией. По его мнению, это были крупные достижения, если не триумф германской дипломатии. Но никто о них сегодня не помнит. Люди видят лишь нынешнее плачевное состояние, ответственности за которое он не несет. Естественно, даже сегодня переговоры продолжаются, но в сложившейся ситуации шансы на успех, которого он все-таки надеется добиться, более чем сомнительны. Это взгляд на изнанку дипломатической борьбы меня удовлетворяет, и я не горю желанием узнать что-либо еще.

* * *