Бомбы сброшены!

Я немного убираю газ и 4 или 5 раз облетаю вокруг загадочного стального монстра на высоте около 4 метров и внимательно рассматриваю диковинку. Сбоку от него стоит ИС, который, похоже, подошел из хвоста колонны, чтобы выяснить, что происходит. Незнакомый танк все еще горит. Когда я описываю последний круг, то вижу, что несколько Иванов карабкаются на башню ИСа к установленному на ней 12,7-мм зенитному пулемету. Они прижимаются к танковой броне, то и дело поднимая голову, чтобы бросить на меня опасливый взгляд. Внезапно дуло пулемета окутывается дымом, и я понимаю, что по мне открыли огонь. Я нахожусь на расстоянии 40, самое большое 50 метров от них, однако моя угловая скорость относительно танка слишком велика, и в таких условиях попасть в самолет очень сложно. Впрочем, опытный наводчик сможет выбрать правильный угол упреждения. Я продолжаю рассуждать в таком духе, когда мой самолет дважды вздрагивает, как от удара парового молота. Я чувствую жгучую боль в левом бедре. Глаза затягивает черная пелена, и я ощущаю, как по ноге ручьями струится кровь. Я сообщаю сидящему позади Гадерманну, что я ранен, однако он ничего не может сделать, так как стрелку не дотянуться до пилотского кресла. У меня с собой нет бинтов. Местность под нами малонаселенная, да и рельеф не слишком удобен для аварийной посадки. Если мы шлепнемся здесь, бог знает сколько времени пройдет, прежде чем я получу медицинскую помощь. Скорее всего, я истеку кровью. Поэтому я должен постараться долететь до Будапешта, что потребует минут 25 или около того.

Я чувствую, что быстро лишаюсь сил. Кровь по-прежнему течет из раны… В голове начинает шуметь… какое-то странное забытье… но я должен лететь, и я все еще могу контролировать себя. Я спрашиваю Гадерманна:

«Как ты думаешь, я могу внезапно потерять сознание… или буду слабеть постепенно?»

«Ты не сумеешь дотянуть до Будапешта… по всей вероятности… однако неожиданно сознание не потеряешь».

Последние слова он произносит скомканной скороговоркой, вероятно, чтобы не расстраивать меня.

«Тогда летим дальше… попытаем счастья еще раз».

Сектор газа вперед до упора… минуты напряженного ожидания… я не сдамся… я не… вот будапештская база истребителей… выпустить закрылки… убрать газ… я приземляюсь… кончено!..

* * *

Меня кладут на операционный стол в частной клинике. Сестры столпились вокруг меня и с любопытством разглядывают знаменитость. За спиной хирурга, профессора Фика, стоит Гадерманн. Он покачивает головой. Позднее он признался, что пока я был под наркозом, он сообщил кое-какие детали медсестрам, которые привели их в восторг. А что еще он мог сделать в подобной ситуации. Профессор Фик объяснил, что извлек 12,7-мм пулю, которая вошла наискось мне в бердо. Вторая такая же пуля прошила мягкие ткани навылет. Он сказал мне, что я потерял слишком много крови. Поэтому, как только мне наложат гипс, меня отправят в санаторий на озере Балатон, чтобы я поправлялся как можно быстрее. Там за мной будет прекрасный медицинский уход, и у меня появится шанс залечить свои раны в тишине и покое. Тем временем прибыл Фридолин, который не скупится на проклятия. Он явно считает, что я вляпался из-за собственного любопытства, хотя прямо этого не говорит. Зато он не скрывает своей радости по тому поводу, что я отделался сравнительно легко. Он сообщает, что группа должна перебазироваться в район Штульвейссенбурга,[7] а мы сами будем находиться на аэродроме Бергенд. Все вместе они грузят меня в санитарный «Шторх», и мы летим в Хевис на озеро Балатон, где меня помещают в санаторий доктора Петера. Я уже спросил профессора Фика, когда я смогу ходить или, по крайней мере, летать. Его ответ был довольно уклончивым. Вероятно, Гадерманн уже успел рассказать ему о моем нетерпеливом характере. Я настаиваю, чтобы доктор Петер немедленно снял повязки, осмотрел раны и сказал, сколько времени, по его мнению, мне придется провести здесь. Он отказывается беспокоить раны, но после долгих препирательств все-таки снимает бинты и сообщает:

«Если не возникнет осложнений, вы вернетесь в строй через 6 недель».