Бомж

Крестьян расстреливали за несдачу хлеба — всего, задаром, власть объявила продналог. В одном только Крыму расстреляли шестьдесят тысяч человек — всех сдавшихся офицеров, юнкеров, студентов. Одесская ЧК — десятки тысяч трупов. Расказачивание — миллион человек уничтожили. Всю Гражданскую войну никто не сосчитает — может, пятнадцать миллионов погибло, но не меньше пяти точно.

Голод в Поволжье — сдыхай на месте, в города не пускали. Минимум полтора миллиона человек. Голодомор на Украине и в Казахстане — минимум миллионов семь. А раскулачивание!! Сталин назвал Черчиллю цифру десять миллионов человек, а Молотов в старости журналистам — двадцать!

В одном только тридцать седьмом расстреляли семьсот тысяч. На одной только Колыме погибли в лагерях семьсот тысяч. А Дубровлаг, Норильск, Воркута Особстрой, Главслюда? Это ж сколько миллионов — десятков миллионов своих граждан, ни в чем не повинных людей, уничтожило наше родное ЧК — ГПУ — НКВД — КГБ? А ФСБ им наследует — те же здания, те же архивы, те же кадры опыт передавали. Да никакое гестапо, никакие фашисты не уничтожили столько своих — своих, родных, собственных, ни в чем не повинных людей.

— А «Семнадцать мгновений весны»? «Щит и меч»?

— ПГУ, разведка — святое, любое государство обязано. Так же, как «девятка» — охранять высших лиц государства должны везде. Но главное-то назначение, для чего создавали, чего больше всего наворотили — это уничтожение своих. В СС тоже, знаешь, не все службы расстрелами и концлагерями занимались. Так нацистские организации объявили преступными, массу людей судили. А у нас — хоть одного палача, хоть одного расстрельщика судили? Хрен тебе!

Да на чекисте больше крови, чем на гестаповце! А он свой праздник по телевизору отмечает!

— Ты погоди, Сталин когда умер?

— В пятьдесят третьем, и что?

— Так с тех пор ведь ни расстрелов, ни лагерей. Ну, политических. Так чего ты пургу метешь. Мы что, выходит, фашисты, что ли? Все расстрельщики давно перемерли.

— Ага, на заслуженном отдыхе с почетными пенсиями. Странные вы ребята. Символика осталась, гордость сотрудников своей конторой осталась, и никто не стыдится называть себя чекистом — гордятся! Вот этого я не понимаю. Расстрелами священников и офицеров гордятся? Арестами ученых гордятся? Значит, гордятся фашистской конторой.

— Стой. Ты еще скажи, что если у нас чекисты у власти, так у нас фашистское государство.

— Не скажу. Ты сам сказал.

— Да они бабло скирдуют!

— А фашист не обязан быть бедным. Бедными обязаны быть мы здесь.

— Да брось, Седой. Ну ты ж все равно ни при какой власти работать не будешь. И я не буду. А что, в Америке бомжей нет? Есть.

Седой задумался насчет Америки. Все заржали. Да пошли они все на хрен с их проблемами. Пусть правит кто хочет. Добра все равно не выйдет. Знаем, пробовали.

Русский Робин Гуд

Товарищ, сказала старуха, товарищ, от этих дел я хочу повеситься. Эту фразу мне любил повторять мой главбух, Юлий Маркович, когда запахло керосином, и он ставил подписи на актах. Кажется, это Достоевский.

Никто из литературных героев никогда не был мне так близок, как эта старуха. Разве что граф Монте-Кристо. Но он сумел сохранить свое сокровище, причем тайное. Месть — дорогое удовольствие.

А что бы сделал сейчас я, если бы вдруг свалился мне миллиард? Я бы спокойно, осторожно, постепенно наладил контакт с частным сыскным агентством. Установил бы… да всего-то человек восемь, не больше ведь! Следователя, прокурора и судью, кто сажали маму. Начальника колонии, где она сидела, начальника режима и начальника отряда. Подполковника-змея, который меня живьем сожрать пытался. Его начальника УВД по борьбе с экономическими преступлениями. Так, еще пять сук из службы судебных приставов тоже свое заслужили. Преступный приказ не оправдывает его выполнение. Так. Это сколько? Три… плюс три… плюс два — восемь. Плюс пять — тринадцать. И уж первыми — Швеца и Бабакина, милых друзей-партнеров, стервятников подлых, которые тут же отреклись и стали растаскивать мои деньги, пользуясь возможностями. Пятнадцать. Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рома!

Смех один. Пятнадцать рыл. По десятке на нос — за полтораста штук мне уберут их всех. Ярд даже не шелохнется. А по стошке? Чтоб привезли в бетонный бункер под моим коттеджем — и кончать я буду каждого сам. Не в том ведь дело, чтоб он исчез. Он должен осознать, что он умирает. И главное — за что, и от кого. Прочувствовать. В ужасе поколотиться. Ничтожество свое принять должен, поражение, возмездие. Это ведь не бизнес, где убрать конкурента — ничего личного, просто деловая мера. Не-ет — это высшая справедливость.

На личную жизнь мне бы и полста лимонов вполне хватило. Дом, пара машин, человек шесть прислуги-охраны — остальное в хорошие бумаги и на Виргинские острова, пусть дивиденды капают, их достаточно. А девятьсот пятьдесят — на дело. Я бы открыл агентство по наведению справедливости. И никто б на меня с таким баблом не наехал, если его не светить по-глупому.