Бомж

И она уехала в Москву поступать в театральный институт. А он ушел в армию. И писал ей письма каждый день, в любых условиях.

А когда он пришел из армии, оказалось, что она его не дождалась и вышла замуж за одного знаменитого режиссера, в два раза старше ее, тот развелся из-за нее с третьей женой. И она написала, что просить ее простить, но раньше было просто школьное увлечение.

Но он устоял на ногах и сжал зубы. Он написал, что прощает ей все, но все равно она будет принадлежать ему. И тогда он наметил цель своей жизни. И железной походкой двинулся к ней.

Он поехал в Москву и поступил в тот же театральный институт, тоже на актерское отделение, в класс Михаила Ромма, а это был лучший театральный педагог в мире, ученик самого Станиславского. У него оказался талант, его стали приглашать на кинопробы. В конце концов его возлюбленная согласилась поужинать с ним в самом знаменитом в Москве ресторане «Националь», а он заранее снял люкс в гостинице над рестораном, и они провели ночь любви. И утром она плакала и умоляла простить ее за режиссера, а любила она всегда только его.

Негодяй со связями, знаменитый режиссер, добился отчисления из института их обоих. Но они ни о чем не жалели. Они рука об руку вернулись в родной город, и их тут же взяли на первые роли в городской театр. И дали лучшие роли — таким актерам, с такой школой, из лучшего института в стране! И дали двухкомнатную квартиру. И они были счастливы.

А через полгода она изменила ему с итальянским тенором. Это был оперный певец из театра «Ла Скала», и она не устояла. И тогда он впервые ударил любимую по лицу, она рыдала и валялась в ногах. А через год оказалось, что она любовница губернатора.

Бороться с этим оказалось невозможно. Она была красавица, она была прима, ее все добивались, и она давала всем самым видным и крутым. Ангел оказался демоном. Деньги и слава растлили ее.

А он все терпел. Она перестала его жалеть, стала им тяготиться, насмехалась над ним. Он терпел, умолял ее; он стал пить. Несколько раз он избивал ее, только чтоб не по лицу. И она сносила это молча и говорила, что он имеет на это право.

Она перестала с ним спать. Стала презирать. Говорила, что он тряпка. А он не мог без нее жить.

Он прикасался к ней только на сцене, и публика аплодировала его страсти и отчаянью и ее стыдливости и внутренним терзаниям.

Наконец, он застал ее с очередным любовником прямо в квартире, в супружеской постели. И понял, что больше не может оставаться в этом доме. И не может ее видеть. И никогда уже не переступил порог этого театра. Все в душе выгорело и обрушилось. Все кругом сделалось для него нереальным. Он ушел из дома в чем был и всю ночь бродил по пустынным улицам.

А наутро продал ювелиру на базаре свое обручальное кольцо и купил водки. Потом он продал часы, ну и так далее. Стал бездомным, отверженным всеми, нищим пьяницей.

А ее он все равно не может забыть и продолжает любить. И он только хочет скорее умереть и на небе дожидаться любимой, потому что там, в том мире, есть справедливость, и любовь, и счастье, и верность.

Но Синяк — человек циничный. Он понимает, что скоро сдохнет, и поэтому всех в глубине души ненавидит. Жестокий он, не люблю я его.

— Кому ты бейцы крутишь, Ромео, — заржал он: с подлинкой гнусненькой заржал. — Все пацаны давно знают: не учился ты ни в какой Москве, не играл никаких ролей, не был женат ни на какой красавице! Ты так — огрызок, рабочий сцены или как там это в театре. Ну, стал вольным человеком, ну, стал помойщиком, что ты все понты кидаешь, тебе че, десять лет? Тут че, проституток мало видели, хоть красивых, хоть нет?

Тут Актер с удивительной сноровкой дает Синяку в глаз. Прямо через костерок, сидя. И тот катится вверх тормашками.

— Ладно, — говорит Актер, как трезвый. — Ни в любовь, ни в верность, ни в чистоту никто сейчас не верит. Особенно вы, крысы помойные. Тогда слушайте, гады, и больше вы меня не услышите.

Я и в прежней жизни был говно, и в молодости был говно. Вот такой родился. Урод. Морда поганая, сам слабый, из рук все валится. И в школе был двоечником, и во дворе мне пенделей давали. И в старших классах стали пацаны с девочками ходить, а на меня-то кто посмотрит. Да у меня и смелости не хватало подойти и предложить там погулять или чего. Кто с таким пойдет, чего на издевку нарываться. И денег у предков не было, чтоб хоть прикинуться нормально. Батя бухал… ну, как положено.

А в армию меня взяли в стройбат, и на вторую ночь, в учебке, чурки меня трахнули. Они старшине деньги отдавали, посылки отдавали, он их покрывал. После учебки только, когда по частям раскидывали, попал я на Север, там из нашей роты никого не было, так хоть жить можно было.

А после дембеля вернулся — куда идти? Даже на стройку подручным и то места заняты. А тут батя помер. Пришел выпивший, лег и утром не проснулся. Хоронить надо.