Бонбоньерка (СИ)

Дашенька сидела в округлой темноте ложи бельэтажа, облокотившись локотком о бархатные перила. Пряно пахло духами и старым деревом. На портале и за ним причудливо ложились тени и то соприкасались длинными, узкими головами, то сплетались друг с другом пальцами, что уже нельзя было разнять. Огромная люстра в центре плафона безжизненно плавала в его затененной синеве, лишенная своего подводного свечения.

Ей вдруг показалось, что кто-то на нее смотрит. С минуту она сидела не шевелясь, продолжая следить за действием на сцене, потом осторожно обернулась. Прямо рядом с ней, в соседней ложе, сидел тонкокостный, светловолосый, как скандинавы, человек и с интересом на нее смотрел. Дашенька тотчас отвернулась и принялась внимательно вслушиваться в слова итальянской арии, но было все равно непонятно и очень хотелось знать, наблюдают ли за ней и дальше. Через какое-то время она снова оглянулась и поймала устремленный на нее все так же взгляд.

Дашенька пришла в полное смятение и решила в ту сторону больше не смотреть. Но не думать о незнакомце она не могла. Кто он такой? Чем это она его так заинтересовала? И вообще, так в упор смотреть нельзя. Не по правилам, невежливо, нехорошо. Она надула губки и локоток подобрала. Кто же он все-таки?

Когда действие, разлучив всех героев и ввергнув в пучину нестерпимых страданий, закончилось и люстра ожила, Дашенька строго глянула через плечо назад. Кривя губы едва заметной усмешкой, с простенка меж лож на нее смотрел бело-мраморный, породистый сатир наилучшего образца лукавой привлекательности, и он действительно был чужд любых мелких правил.

Словесный враль

Слова, вырвавшиеся за пределы книжных страниц и получившие независимость и собственный вес на боках проезжающих машин и трепещущих перед скоротечностью времени рекламах, обладают особой магией - они умеют перевоплощаться. Одна половинка "о" тает, вторая палочка "н", размягченная под солнечными лучами, начинает загибаться по краям и склонять к неправомочным переменам других своих соседок. Кто-то, напротив, считает свой вид наилучшим и приписывает к нему еще столько же и справа, и слева, и сверху... Что они со мной вытворяют, когда я выхожу из дому для совершения невиннейшего моциона!

Сколько раз нарочно скрытый виноградом, как маской, "Ремонт часов" лукаво превращался в "Монт сов", то есть в совиную гору, а проезжающий мимо "Хлеб", свернув на кисло-желтый после сладко-красного, увозил уже не что иное, как "Блеф". Дорого бы я дал, чтобы взглянуть на те заповоротные булки.

Названная каким-то восторженным болваном "Эврикой", тем не менее в быту она взяла себе более близкое имя и стала скромной, грязноватой баночкой горошка "Еврейка", в которой между прочим, если свериться с этикеткой, находились горошек тазовой, укус столовый и некая торговка, что в чьей-то подгулявшей действительности переводилось как "горошек мозговой", "уксус столовый" и "морковка". Славный был набор, Архимеду бы понравился.

Но одними консервами да вывесками словесные козни не исчерпываются. Это самый низший, первый уровень искусства мистификации, а существует и второй, и третий, и пятый. Вероятно, к этому последнему и следует отнести мою покупку. Кто мог бы предположить, что нет для них ничего святого и, даже выбравшись на обложку собственной книги, буквы проявят такую чернильно-черную неблагодарность. Раздумывая, что бы мне приобрести для чтения в ближайшую неделю, я выбрал под свое переменно-облачное настроение "Странные любовные истории", обернувшиеся для меня сущим кошмаром и бредом их автора, потому что, придя домой, я обнаружил, что хитрые буквы уже отыграли свою шутку и смирно встали по местам, давая знать, что мне придется прочесть "Страшные любовные истории". За что? Или это уловка, чтобы пристроиться в хороший шкаф, к понимающему, отзывчивому хозяину? Невиданная ложь! И точно так же оставило по себе одно воспоминание "Пылающее колье" Голсуорси, обратив мне прямо в сердце острое "Пылающее копье". А ведь меж ними пролегла всего одна ночь! Когда ж успела совершиться бессовестная переплавка? Мом остался далеко позади.

И все ж я не в обиде. Чем бы дитя ни тешилось, все равно его устами глаголет истина. Словесный враль, бульварный лжец, вкрадчиво одалживающий мечтателю свои очки и прохиндейский лорнет, - прощаю и не поминаю лихом! Восхищаюсь утонченной насмешкой и снова жду! Пускай плывут в согласных сочетаниях под крылом забытого романа гудки клаксонов и сигнальные огни, шепот знакомых голосов, следы имен посреди чуждого пейзажа приставок-суффиксов и еще чаще, желая стать незабываемо дорогими, точеные инициалы, калейдоскоп начальных букв. Мой внутренний procХs verbal* идет своим чередом, и как же он далек и чужд от слышимого ухом.

Слова, словеса, бесшумные гондолы, груженые масками, скользящие мимо, мимо и мимо... Как мне уплыть в них в сквозистую даль вымысла?

* Словесный процесс, процесс говорения (франц.)

17 октября 2005,пн. - 16 января 2006,пн.

Примечания