Бонсай

Мой туристический верблюд споткнулся в песке и упал на колени. Мне едва удалось удержаться в седле. Я подозревал, что он нарочно подверг меня испытанию или же просто-напросто хотел убить. Он выказывал крайнее нежелание везти меня дальше, пока наконец со злобным фырканьем попранной гордости не подчинился улару погонщика. Надеюсь, что никогда не стану верблюдом — в духовном смысле. Лучше уж бессмысленной пустыней.

Чем старше становлюсь, тем меньше понимаю, в чем смысл всего этого. Единственное, что мне известно: искать смысл — пустая трата времени. Смысл — это неправильный пароль. Я еще не нашел правильного. Может, я тщетно надеюсь на то, что Мона владеет великим экзистенциальным паролем?

Шарлотта, я пытаюсь заговорить себя. Разве ты не слышишь? Не хочу самому себе признаться, что отнял у Моны жизнь. Всеми своими словами и делами я просил ее исчезнуть, умереть. У меня на совести убийство. А я на службе у закона и порядка. Задерживаю убийц, расследую преступления, провожу полицейские досмотры. Я должен был умереть вместо Моны. Это было бы справедливее.

Да, ты называешь это типичной депрессией. Это так серо и скучно, так ничтожно на мой вкус. Ты знаешь, как я отношусь к психоанализу: он умаляет человека и приговаривает его к вечному детству, наедине с папой и мамой. Я с самого начала ясно дал тебе понять, что не хочу говорить о родителях. Эта глава окончена.

Я хочу говорить о Моне. Она на свой лад совершила мое самоубийство. В ранней юности мне была свойственна склонность к философии. Вдохновленный стоическими представлениями о свободной воле человека и абсолютной независимости от всех возможных уз, я развивал идею, заключавшуюся в том, что единственным достойным окончанием жизни является самоубийство. Которое следовало совершить на вершине жизненного пути, так сказать, в полном цвету. Прежде осени и увядания. Пока тело не изнурили болезни и страдания. Беспомощность, зависимость от других недостойны. Умереть стоя, от своей руки. Это красиво.

Мы очень ссорились всякий раз, затрагивая вопрос о смерти. Мона приходила в бешенство. Самоубийство, говорила она, это бунт против природы. Все является частью жизни. Даже болезнь и страдание. В этом пункте она была фанатична. Это „все является частью“ действовало на меня как холодный душ. Она ведь начинала оспаривать святые для меня идеалы. Я знаю, что ты скажешь. Ее идеалы были, возможно, так же святы для нее. Но это значит, что нет никакой правды, а этого я понять не могу. Если ты не принимаешь Правду с большой буквы, то тебе придется как минимум позволить мне сохранить чувство Вины с большой буквы.

Я начинаю признавать, что единственное, для чего ты мне нужна, — лить воду и говорить то, что я не могу рассказать никому другому, не уронив своего достоинства. Ты белая стена с ушами. Стена, которую я купил. Пока мне не надоело воздвигать эту стену, между нами существует связь. Мы отличная пара. Каждую неделю у меня свидание со стеной. Однажды напишу в твою честь стихотворение, но только когда между нами все будет кончено. Стена — моя новая возлюбленная, моя новая любовь, такая гладкая, такая красивая в своей белизне. Совсем иного свойства, нежели Мона. Такая безмятежная, такая спокойная.

Мона была самым нервным человеком, какого я когда-либо встречал. Я люблю эту нервозность. Эту непрерывную дрожь, единственное, что осталось от нее. Она в воздухе, который я вдыхаю. Она — покалывание в груди, как густой сигаретный дым. Ее смерть наложила золотые оковы на мои лодыжки. Проше ускользнуть от жизни, чем от смерти.

Я не выношу звука собственного голоса. Приходится зарываться в работу. Заменять Мону другой одержимостью. Наконец я нашел верное слово: „одержимость“. Шарлотта, любимая. Спасибо, что ты побудила меня наговорить мои мысли и идеи на пленку, в качестве замены недостающим снам. Я лучше выражаю свои мысли, когда не отвлекаюсь на твое присутствие. Мне лучше удается выражать свои мысли при помощью техники, нежели в обществе другого человека. Может быть, я вовсе не из плоти и крови. Может, я мертвее Моны. Может быть, жизнь — иллюзия, ошибка мироздания».

«Я живу в изысканном доме. Белая мебель, винно-красные жалюзи. Вазы с желтыми яблоками, картины, купленные в те времена, когда известные художники были не такими известными. Все в стиле Моны. Почему я не переезжаю?

Я стыжусь самого себя. Меня захватило чувство неудовлетворенности. Жизнь моя не удовлетворяет запросам Моны. Ее требование разделить со мной жизнь поставило мне мат. Маленькая пластмассовая фигурка выжгла в моем сознании черную дыру. Каждый вечер я озаряю темноту светом десяти стеариновых свечей.