Бонсай

Она наслаждается поездкой по городу. Тело после обморока стало необыкновенно легким, исчезли все душевные и физические барьеры и нервозная эгоцентричность, державшая ее за закрытыми дверями, вдали от людей. Ева расспрашивает о работе, сетует, что они давно от нее ничего не слышали. Йоан оборачивается и кивает в подтверждение слов жены. Лицо бледное, черты обострившиеся, взгляд привычно несчастный и голодный. Словно не может покинуть сцену, думает она, прямо как пожилая пара, увозящая в путешествие атмосферу своей гостиной.

— Не знаю, на что уходит время, — отвечает она уклончиво, избегая говорить о работе. Не представляет, что когда-нибудь снова станет писать.

Через четверть часа они останавливаются перед виллой в Розенвангет. Не снимая пледа, она опирается на руку Евы. Ей нравится чувствовать себя больным ребенком на попечении взрослых. Йоан предлагает перекусить на кухне. Они сидят на высоких барных стульях за узким откидным столиком. Уличная темнота отодвигается мощными галогеновыми светильниками, вмонтированными в потолок и стены.

Все мысли Нины занимает один вопрос: как ей отблагодарить этих двоих? Сможет ли она вернуть свой прежний долг? Или хотя бы показать, что не забыла о том, что они для нее сделали? И вот теперь — новый долг. Она начинает неприятным образом потеть. Тело — словно химический завод.

Ева устало отодвигает тарелку и говорит, что пойдет в кровать. Обнимает Нину, которая испуганно лепечет ей на ухо «спасибо».

— О больнице и речи быть не может, пока у тебя есть мы, — шепчет ей Ева и уходит на второй этаж.

Оставшись с Йоаном, она наблюдает, как пустеет бутылка бордо. Сама пить боится. Обморок нарушил биохимический баланс. По опыту знает, что равновесие восстановится не раньше чем через неделю. Она пришла в себя и снова мучается старой знакомой: застенчивостью. Чувствует себя серой, потрепанной в выцветшем старом костюме, слишком теплом для жаркой кухни. Но не может снять пиджак: под ним ничего нет. Даже лифчика.

Йоан берется за бутылку уверенной рукой алкоголика и выливает остатки вина в бокал на тонкой ножке. Сигареты у него кончились, и он стреляет у Нины, придется ему курить с фильтром.

— Моя жена меня не любит, — вдруг заявляет.

От столь неожиданной откровенности Нина замирает, она не знает, что сказать.

— Просто не замечает, как будто нет меня.

— Может, она слишком много работает, — говорит Нина первое, что приходит в голову.

— Не знаю, почему она меня разлюбила. Я все делаю, чтобы ей угодить, но она меня не замечает. — Лицо его еще больше побледнело и осунулось.

После обморока Нина чувствует себя слабой, хрупкой, но все же предлагает прогуляться. Он отвечает, что слишком пьян, но уже от одного того, что она нашла слова и произнесла их вслух, стало легче.

— Мы своего рода сообщники, — продолжает он с кривой улыбкой.

Ироническое замечание сорвало корку с ее памяти, обнажило открытую рану.

— Прошлой ночью я видел его в своем кабинете, возился там с макетом. Он тихо стоял в самом темном углу. Такой живой, я мог до него дотронуться, но, казалось, ему теперь никто не нужен.

— Не так ему надо было уйти.

— Я совершенно с тобой не согласен. Он принял единственно правильное решение, — произнес Йоан с яростной убежденностью, будто речь шла о нем самом.

— А мы тоже поступили правильно?

— Это нельзя отделять. Одно логически вытекает из другого. — Он ссутулился, глаза закрыты. Нина встала, пожелала доброй ночи и поблагодарила его. Йоан очнулся и проводил ее в комнату для гостей с отдельной ванной, как в апартаментах дорогого отеля.

Она легла на покрывало прямо в одежде. Недавние события крутились в голове смесью обрывков фраз и размытых лиц. Она слишком не в себе, чтобы уснуть. Каждая клеточка тела повернута на сорок пять градусов и торчит под неправильным углом. Мозг вынесло, вместо него — какая-то резиновая каша, распирающая черепную коробку.

Когда, измученная бессонницей, она спустилась в столовую, Ева в одиночестве сидела за завтраком. Йоана ждала работа сценографа в Стокгольмском драматическом театре, и он еще в пять утра уехал в аэропорт. Нина села за накрытый стол. Ева налила ей сока и озабоченно поинтересовалась здоровьем. Она честно ответила, что не спала, но ей намного лучше, потому что она чувствует себя у них как дома.

— Можешь оставаться, сколько захочешь.

— Ты так обо мне заботишься.

— Это ты нам делаешь одолжение. Мне сегодня снился странный сон, — продолжила Ева совершенно другим тоном. — Мне снилось, что мы с Йоаном идем по саду, держась за руки. Внезапно он протягивает мне револьвер и просит застрелить его. Я не хочу в него стрелять. А он говорит: «Или ты, или я», — и показывает на меня пальцем. Я взяла револьвер и нажала на спусковой крючок. В тот же самый миг я проснулась, Йоана уже не было, он летел в самолете. Я лежала одна в холодной постели.

— Ты его любишь? — отважилась Нина.