Бонжур, Антуан !

Машина выбралась на набережную. По Маасу тянулся караван барж, прошел быстроходный катер, нагоняя волну на берег. На палубе стояли двое мужчин, один из них смотрел в нашу сторону. Безмолвный мой диалог с городом не желал прекращаться.

- Извините, что я вмешиваюсь в ваш разговор, - обратилась ко мне фрау Шуман, - но я почему-то уверена, вы найдете этого человека. В полиции нам сказали, что дадут ответ как можно скорее.

- Спасибо вам, фрау Шуман.

- Да какая я вам фрау, - вспыхнула она. - Я же Сидорина, Татьяна Ивановна Сидорина со станции Раздольная.

Я сделал круглые глаза. А она повернулась ко мне, жарко заговорила:

- Я же вижу, как вы за своего папашу терзаетесь. Что только эти проклятые фашисты наделали? И мою жизнь исковеркали, и вашего папашу сгубили. И до сих пор мы должны мучиться. Я-то отмучаюсь скоро, мне семьдесят три уже, а вам жизнь прожить надо, и чтобы повезло. Если потребуется моя помощь с переводом, приходите ко мне в любое время.

- Большое спасибо, просто огромное мерси, Татьяна Ивановна, вы так позволите?

- Конечно, кто же я для вас? Мне так приятно нынче, что я живого русского увидела, а то ведь у нас бог знает что про Россию пишут, - она раскраснелась, откровенничая, заговорила даже с русской живинкой.

- Как же вы превратились в фрау, Татьяна Ивановна?

- Ох, горе мое! Я говорила вам, что муж мой был немец, мы с ним учительствовали. А когда немцы пришли, его взяли на работу в комендатуру. Он не хотел, царство ему небесное. Но немец же, как тут откажешься? В сорок четвертом наши наступают. Что делать? Муж и говорит: "Придут большевики, нам капут". И поехали мы в Германию, очутились в Гамбурге, где его дед родился и дядя родной жил. Но не вышло нам радости. На мужа смотрели как на немецкого большевика, а я и вовсе русская, про меня и говорить нечего. Мужа во время бомбежки убило, осталась я одна-одинешенька со старым дедом. И нет мне никакого житья с немцами, сплошная каторга. Не выдержала, в сорок седьмом году дед умер, продала я этот дом, перебралась сюда, в Льеж, учительствовала, пока было силы, а теперь живу как придется. Конечно, хотелось бы на родине умереть, и чтобы похоронили на нашем погосте, да, видно, не судьба, никого там у меня не осталось.

Опять война хватает живых, и ничего тут не изменишь.

За мостом Татьяна Ивановна попросила остановить машину. Я удивился:

- Разве вы не поедете со мной к мсье Полю Батисту?

- Мой рабочий день кончился, - ответила она с натянутой улыбкой. - Я в гости не приглашена. Спасибо, что подвезли меня.

Ах вот оно что: президент дает мне уроки "демократии". Я увидел на углу цветочницу, выскочил из машины и преподнес Татьяне Ивановне букет пионов. Наконец-то ее улыбка сделалась естественной. Мы попрощались.

Дом президента расположен недалеко от центра на тихой улочке. Стиснутый с боков двумя такими же домами, он выглядел вполне пристойно, но недаром сказано: не дом красит человека. Горничная проводила нас на второй этаж. Мы оказались в просторной гостиной. Нас встретили две женщины в вечерних туалетах. Вот когда пошла светская беседа: мы так счастливы видеть вас, какая прекрасная погода, мы уже думали, что вы не можете оторваться от прелестей Льежа, это великолепно, манифик, гран мерси, в это время года всегда прекрасная погода, какой прелестный оранжад, разрешу себе еще глоточек, как вам понравился собор святого Павла, не правда ли, он восхитителен, он неподражаем, а Дворец Правосудия, это изумительно и благородно с вашей стороны, если бы не моя мигрень, я непременно сопровождала бы вас, еще глоток оранжада, мой молодой друг, извините мне мою мигрень, о, вы завтракали у синьора Тулио, это шарман, там так мило в любое время суток, вы так внимательны, нет, нет, вам необходимо побывать в музее Курциуса, чудесный вояж, еще раз гран мерси, еще глоток, я непременно там побываю...

Мадам президентша оказалась высокой сухой женщиной с тонким болезненным лицом. Другая назвалась Анастасией Ефимовной, урожденная Буш; она была седовласой, рыхлой, с породистым лицом, на руках браслеты и перстни. Мадам де ла Гранж разрешила себе лишь бирюзу с чернью; настоящий бомонд, правда, несколько одряхлевший.

Женщины шелестели тихими голосами, закатывали глаза, всплескивали ручками. Даже сам президент начал говорить чуть ли не шепотом, а Буш переводила с великолепным прононсом.

Поль Батист продемонстрировал свой кабинет: тесные полки с книгами, на столе в поэтическом беспорядке раскиданы рукописи и словари: президент занимается на досуге французской филологией. Над столом две фотографии в деревянных рамках: представительный генерал при полном параде и штатский мужчина с задумчиво-печальным лицом. Президент пояснил:

- Это генерал Пирр, командующий Армией Зет, в штабе которого я был связным. На второй фотографии изображен мой незабвенный кузен Мишель Реклю, о котором я вам уже рассказывал. Он погиб в день освобождения Льежа буквально у меня на руках. Похоронен в партизанской могиле. Мы с ним очень похожи, не правда ли, мой юный друг? Только Мишель здесь на двадцать четыре года моложе меня.