book1975

А сколько еще возникало подобных вопросов! У нас в Физтехе была создана база для испытания новых образцов боевой техники, разрабатывались способы сделать землю, из которой возводятся укрепления, водонепроницаемой. В Институте железнодорожного транспорта испытывали рельсы, балки, стальные плиты, подбирали материал, из квтррого лучше и быстрее можно сваривать противотанковые ежи, делать покрытия для дотов. Многие укрепленные районы вокруг Ленинграда проектировали академики и профессора архитектуры, они зачастую и руководили самими работами. Среди этих ученых был и академик Б. Г. Галеркин. Автор теории оболочек, выдающийся ученыйстроитель, он до войны являлся непременным консультантом при сооружении всех крупных советских гидроэлектростанций— Волховской, Днепровской и других. Теперь он давал консультации строителям оборонительных рубежей. Борис Григорьевич Галеркин был уже тогда немолод, во всяком случае, мне его возраст казался весьма солидным — 60 лет. Но никто не слышал от него жалоб, что ему трудно, что он устает. Просто и уверенно он делал все, что нужно.

Еще старше был Михаил Андреевич Шателен — выдающийся советский электротехник, член-корреспондент Академии наук СССР. У Михаила Андреевича в разное время училось большинство сотрудников нашего Физтеха. Он был профессором Политехнического института с самого его основания. Когда началась война, Шателену исполнилось уже 75 лет. Никто не решился бы тревожить его срочными заданиями, посылать в поле, на стройки, под огонь. Но он требовал таких заданий сам и выполнял их безукоризненно, разрабатывал простые и надежные схемы сигнализации, руководил производством электроаппаратуры для фронта. Люди, с которыми он только познакомился на этих работах, поражались его энергии и работоспособности. Они видели, что Шателен совершенно не щадит себя, и уговаривали его отдохнуть, поберечь силы, но он пресекал такие разговоры.

— Я выполняю свой долг, — коротко и непреклонно говорил Михаил Андреевич.

Во второй половине августа положение Ленинграда стало угрожающим. Враг подходил все ближе к его стенам. Все дороги, шедшие из города на юг и восток, были перерезаны, осталась одна — северо-восточная железнодорожная линия на Волховстрой — Вологду, но» и к ней приближались вражеские войска. Эвакуация научных учреждений из Ленинграда стала проводиться ускоренными темпами. Дошла очередь и до нашего института. Мне предложили уехать вместе со всеми. На станции Кушелевка уже стояли эшелоны, надо было срочно грузиться.

Тяжелое чувство владело нами в те дни. В институте — шум и суета сборов. Стучали топоры и молотки, повизгивали пилы. В коридорах, где раньше ходили на цыпочках, потому что за дверями шел очередной эксперимент, теперь топали сапогами грузчики, а зачастую и сами работники института, которые с грохотом тащили ящики. Самое ценное оборудование эвакуировалось. Стало известно, что институт выезжает в Казань.

Физтеховский эшелон состоял из разных вагонов — несколько пассажирских, а потом —теплушки и платформы. Все это очень скоро было заполнено до отказа. Мне с семьей дали места в классном вагоне. Мы засунули на верхние полки немногочисленные домашние вещи и стали ждать отправления. Все пути кругом были запружены составами. Возле них бродили встревоженные люди. Я встречал тут многих видных ученых. Большинство уезжало с явной неохотой, лишь подчиняясь приказу. Шепотом передавали последние вести о положении на фронте. Вести шли нерадостные, Некоторые нервничали, опасаясь, что не успеют выехать — фашисты перережут последний путь. Эшелоны уходили медленно, единственная дорога не обладала столь уж большой пропускной способностью, а грузов, которые требовалось вывезти из Ленинграда в тыл, оказалось очень много.

Мы прожили в эшелоне на Кушелевке два дня. Я съездил еще раз на свою квартиру, вернулся... Было трудно покидать Ленинград в такой тяжелый час. Но понимал, что эвакуация научных учреждений необходима. Ученые должны работать для победы с предельным напряжением, и это целесообразнее делать в тылу.

Все, в общем, правильно, не с чем спорить. Уезжают, однако, не все. Почему же я должен ехать? Мне 44 года, не такой возраст, когда люди считаются негодными к военной службе. Я участвовал в гражданской войне, имею некоторые военные знания, могу защищать Ленинград с оружием в руках. Так не вернее ли будет мне остаться?

Эти мысли не покидали меня. Надо было решать, и немедля: эшелон мог отправиться в любой момент.

За эвакуацию ученых отвечали академик Н. Н. Семенов — он был начальником нашего эшелона — и представитель Ленинградского обкома партии, директор Центрального котлотурбинного института Н. Г. Никитин. Я пошел к ним и оказал, что хочу остаться. Объяснил почему.

—А что будете делать?

—Вернусь в танковый полк. Я ведь не зря военную форму ношу, вот и шпала в петлицах.