book1975

Защита проходила по всем правилам процедуры, установленной Высшей аттестационной комиссией (ВАК). Были зачитаны необходимые документы — характеристика диссертанта, заключения о сдаче полагающихся экзаменов, отзывы предприятий, где уже действовали высоковольтные устройства с элегазом. После моего доклада выступили два официальных оппонента— доктор физико-математических наук П. П. Кобеко и доцент Политехнического института кандидат паук Л. А. Сена. Я отвечал на вопросы и замечания. Затем специально выбранная счетная комиссия произвела подсчет голосов. Мнение членов совета оказалось единодушным. Они проголосовали за присвоение мне ученой степени кандидата технических наук.

Счетная комиссия огласила результаты, собравшиеся поаплодировали и стали доставать из карманов пакетики. Оказывается, члены ученого совета предусмотрительно захватили с собой кусочки хлеба из дневного пайка. Некоторые принесли еще что-то съедобное, Софья Владимировна Кобеко даже изготовила какое-то варево из крупы и зелени. Были и цветы, их преподнесли мне сотрудницы Физтеха — собрали в парках Сосновки и на своих огородах.

Документы о защите из блокированного Ленинграда отправили в Казань, где большой ученый совет Физтеха под председательством А. Ф. Иоффе вновь рассмотрел все материалы и подтвердил ленинградское решение. Затем оно было утверждено ВАКом.

Летом 1943 года меня как научного работника демобилизовали из армии и направили в Физтех. Я начал больше заниматься институтскими делами, но продолжал работать и в комиссии по оборонным предложениям, да и должность инспектора по изобретательству штаба фронта оставалась за мной. Если раньше я был военнослужащим, выполнявшим обязанности в гражданской организации, какой являлась наша комиссия, то теперь я стал гражданским лицом, занимавшим, однако, штатную должность в военном штабе.

Вскоре по служебным делам я поехал в Москву. Первым делом побывал в президиуме Академии наук, повидался с Иоффе. Он находился в то время в столице, где вообще часто бывал как вице-президент Академии. Встреча получилась очень сердечной. Иоффе расспрашивал меня о жизни в Ленинграде, об институте, его сотрудниках, обо всем, что нам довелось пережить, интересовался работой нашей комиссии и ее планами. В конце беседы он разрешил мне съездить в Казань повидаться с семьей и товарищами. Надо ли говорить, как я обрадовался...

Незадолго до командировки мне вручили медаль «За оборону Ленинграда». Это очень дорогая для меня награда, но я еще не представлял себе, как много значит эта медаль в глазах всего народа. На улицах Казани в то время можно было встретить немало фронтовиков с орденами, а все же моя скромная медаль со шпилем Адмиралтейства на бронзовом диске привлекала всеобщее внимание. Ко мне подходили незнакомые люди и спрашивали:

— Вы из Ленинграда?

И начинались бесконечнее расспросы. Мне жали руку, говорили теплые, сердечные слова, смотрели на меня как на героя. Я чувствовал себя не совсем удобно, хотя понимал, что восхищение, горячие чувства людей относятся не ко мне лично. В моей скромной персоне они видели представителя защитников Ленинграда, массовый героизм которых наполнял сердца сограждан гордостью и верой в нашу будущую победу.

Все время, пока я ходил по Казани, за мной бегали стайки ребят, которые хотели обязательно разглядеть «ленинградскую медаль».

Вернувшись в Ленинград, я решил добиваться возвращения домой семьи. Фашисты еще стояли недалеко от Кировского завода, их артиллерия продолжала с прежней яростью обстреливать все городские районы. Но я уже говорил, что был связан со штабом фронта и видел, что готовится новое наступление, которое должно привести к полному освобождению Ленинграда от блокады. Сроки и направление предстоящего удара по врагу держались в секрете, однако я понимал, что такой, удар последует скоро и будет сокрушительным.

В этом убеждала вся обстановка на фронтах, где инициатива перешла в руки Советской Армии. В войне, начавшейся так тяжело для нас, уже произошел решающий перелом. Мы были окрылены радостью великих побед под Сталинградом и Курском, прорывом блокады и не сомневались, что за этим последуют другие, еще более замечательные победы.

Я по-прежнему встречался с товарищами по штабу, жил в напряженно деловой обстановке, которая царила в Смольном. Люди и теперь были страшно заняты, погружены в бесконечные заботы о фронтовых и городских делах, только дела и заботы стали иными. Говорили и думали не о том, как бы предотвратить или отразить новый штурм города, а решали другую проблему — не дать гитлеровцам безнаказанно уйти от ленинградских стен.

В январе 1944 года весь мир узнал, что Ленинград освобожден от осады, длившейся 900 дней...

Вспоминаю разговор за столиком в штабной столовой. Как-то я обедал там и напротив меня сидел пожилой полковник. Лицо его казалось мне знакомым, но фамилии я не знал, должно быть, просто встречал полковника в коридорах или в этой же столовой.

—      Нет,— сказал вдруг полковник, продолжая начатый разговор. — Мы все-таки еще не понимаем до конца того, что произошло.