Боратынский

Но что делать роману в деревне, в тамбовской глуши? Жизнь степных помещиков покрыта большею частью мраком неизвестности, они редко заботятся передать потомству историю своего бытия. Память времен обычно не сохраняет их образов даже в сердцах их собственных внуков. Спросите у них, в каком году они переехали из деревни в Москву, или отправились всей семьей гостить к престарелому батюшке за семьсот верст: отсчет будет от побитого июльским градом гороха или от четырехмесячной лихорадки, Коли они сами не помнят -что говорить о нас?

А посему -- о девяти годах степной жизни Аврама Андреевича и его семейства, в сущности, мы не знаем ничего определенного. Да и о нем самом что в итоге можно сказать? "Кротость есть основание характера Боратынского, нужно как-то особенно раздражить его, дабы вынудить переступить границы его миролюбивого нрава. И еще следует добавить о его здоровье: с виду он очень крепкого телосложения, но здоровье никуда не годится -- он все время болеет".

Он не был мыслию, он не был сердцем хладен. Сочувственная миру и не высказанная словом дума жила в его душе, и свой привет бытию он немо передал своенравными изгибами тропинок в марском парке, каскадами прудов, гротом. Но образования Аврам Андреевич, в сущности, не имел никакого; языков ничьих, кроме русского, не знал; изящной словесностью, кажется, ум его не был занят, и, читал ли он Руссо и Ричардсона (в переводах, разумеется), -- сомнительно. Источником образования детей была Александра Федоровна. Книг в Маре по сравнению с другими кирсановскими имениями было неисчислимое множество, Руссо и Ричардсона Александра Федоровна не то что прочла, но почта выучила, еще когда была в Смольном. Теперь она была образованной тридцатилетней петербургской дамой, живущей в своей усадьбе. Она читала все, что читали тогда в столицах. И "Удольфские таинства", и "Матильду" она узнала в то же время, когда эти сочинения поражали женские сердца в Петербурге и в Москве. Ничего удивительного, что дети ее выросли прилежащими ко чтению книг. Она и по-русски читала, притом, видимо, не только Карамзина или Жуковского, но, кажется, даже -- вот парадоксы образованных женщин -- Шишкова! Не ведаем, правда, было ли то "Рассуждение о старом и новом слоге" или что иное и сколь тщательно вникала Александра Федоровна в тонкости размашистого негодования Шишкова против галлицизмов.

Ну, и, конечно, как не знать словесность, правительством замаскированную. Посему в одном из книжных шкафов, вероятно, неподалеку от карамзинского Путешествия из Петербурга в Лондон -- хранилось Путешествие страдальца Радищева, из Петербурга в Москву ("Славное сочинение, -- как писала Елизавета Ивановна Ланская Александре Федоровне, возвращая сию рукопись, -- славное, но смертоносное, ибо если ему следовать, надо разломать основание общества").

Не знаем, музицировали ли в Маре. Если пели -- то что: "Видел славный я дворец", "Ombra adorata"? * Танцевать любили. Кажется, сочиняли стихи. ("Мне некто сказывал, что вы отлично любите танцевать и что иногда между вами двумя бывают славные балеты. Какие успехи -- музыка, стихотворство!")

* Возлюбленная тень (ит.).

Вообще в Маре все было не совсем так, как у обычных тамбовских помещиков. Легче, однако, пояснить эту мысль не описанием того, как было у них в доме, а чужим, вполне достоверным рассказом о том, чего в Маре не бывало:

"Весьма немногие из помещиков занимались тогда сельским хозяйством, хлебопашеством; осеннее время для них было лучшее в году; они могли гоняться за зайцами, карты не были еще в таком всеобщем употреблении, как ныне. Их жизнь была совершенно праздная, однако же они не скучали, беспрестанно посещали друг друга, пируя вместе. За обедом и по вечерам шли у них растобары о всякой всячине, они шутили не весьма приличным образом, подтрунивали друг над другом в глаза и весело выслушивали насмешки, в отсутствие вступаясь за каждого, одним словом, в образе жизни приближались к низшему сословию. Барыни и барышни занимались нарядами, а когда съезжались вместе, то маленькими злословиями и сплетнями, точно так же, как в небольших городах.

Оржевка, будучи ни город, ни деревня, имела приятности и неудобства обоих. Не сказываться дома не было возможности, и ежедневным посетителям конца не было. Девицы позволяли себе не только привозить с собою рукоделье, но даже заниматься им в присутствии гостей. Шутихи, дураки, которые были принадлежностью каждого богатого дворянина, также много способствовали к увеселению особ обоего пола всех возрастов.

Беззаботность, веселое простодушие этих владельцев, бестрепетность их слуг, которые смело разговаривали с ними, даже во время обеда, стоя за их стулом, -- вся эта патриархальность нравов действительно имела в себе что-то привлекательное".

Так рассказывали о соседях Боратынских -- Мартыновых. Мартыновы жили в Оржевке, в тридцати верстах от Вяжли.