Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

«Математика, подобно жернову, перемалывает то, что под нее засыпают – и вот на эту-то засыпку прежде всего инженер и должен смотреть»[31].

Инженер должен осмыслить и упорядочить материал своей науки, математику же подобный материал сам по себе может быть совсем не интересен. Математик чаще всего стремится к решению таких задач, которые в состоянии оказаться «выше» конкретного материала отдельных наук, прежде всего привлекающего инженера. «Дважды два четыре» – это не только четыре «вообще», но и четыре конкретные единицы, материальное содержание которых вовсе не безразлично для инженера или биолога, для химика или авиастроителя.

Вот и оказывается, что понятие точности всякий раз определяется спецификой той или иной науки, той или иной группой наук. В науках о природе, в частности, понятие точности чаще всего оказывается совсем иным, чем в физико-математических науках, не говоря уже о том, что в свою очередь физик часто иначе интерпретирует точность, чем математик.

Один из крупнейших физиков нашего времени имел все основания подчеркнуть:

«Я убежден, что такие идеи, как абсолютная определенность, абсолютная точность… являются призраками, которые должны быть изгнаны из науки»[32].

Прямо к этому суждению примыкает уже упомянутое замечание другого виднейшего физика Норберта Винера, одного из основателей кибернетики. Развивая мысль о преимуществах человека над любой, даже самой совершенной машиной, ученый говорит о способности человека «оперировать с нечетко очерченными понятиями»[33]. Именно в силу этой исключительно важной способности человека ему обычно не нужна статичная точность. В процессе совершенствования каждой науки и уточняется понятие точности, само находящееся в постоянном движении.

Так складывалось понятие точности в физико-математических науках и в науках о природе.

4

А как же обстоит дело с гуманитарными областями человеческого знания? В последующих строках я попытаюсь проанализировать это понятие в филологии (в языкознании и в литературоведении), отдавая себе отчет о не меньшей важности изучаемого явления во всех других гуманитарных науках. Но и при этом ограничении остается очень широкая тема, лишь контуры которой могут быть здесь намечены.

У некоторых филологов уже давно сложилось ошибочное убеждение, что точными методами исследуются только формы, а не содержание, не смысловое «наполнение» этих форм. В лингвистике – формальные конструкции языка, в литературоведении – формальные структуры художественных произведений. Эта концепция, известная уже в прошлом столетии, получила у нас широкое распространение в двадцатые годы, в особенности среди членов «общества по изучению поэтического языка» (ОПОЯЗ). Эту формалистическую концепцию (назовем ее прямо и точно) разделяли многие филологи – лингвисты и литературоведы[34]. Только форма может изучаться точными методами, поэтому за пределы филологии выносилось «все остальное», что не подлежит анализу этими точными методами. Среди сторонников подобной концепции были (они имеются и в наши дни) не только дилетанты, но и видные ученые.

В мою задачу не входит история этого вопроса (о ней уже немало писали за последние пять-шесть лет). Хочется обратить внимание на другое: как в поисках односторонне понятой точности искажался самый объект изучения в филологии. Логическая ошибка здесь обнаруживается в двух случаях.

«Так как точными методами могут изучаться только формы в языке и в литературе, то все остальное не принадлежит миру филологии».

«Так как в мире филологии имеются лишь формы языка и формы литературы, то филологию следует изучать точными методами: формы сравнительно легко поддаются изучению с помощью подобных методов».

Односторонне понятая точность вела к формализму, а формализм в свою очередь как бы подчеркивал односторонне истолкованную точность. Возникал замкнутый круг, из которого, как некоторым до сих пор кажется, не может быть иного выхода, кроме отождествления понятия точного метода и понятия формалистического метода анализа языка и литературы.