Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

Но она тут же уточняла свое определение: индивидуальные особенности языка и стиля великих писателей могут влиять на норму, но не детерминировать ее, в той мере, в какой подобные особенности сохраняют индивидуальный отпечаток. Вместе с тем, нельзя и недооценивать воздействия выдающихся писателей на норму. Достаточно напомнить, что толковые словари всех современных языков составляются с учетом языка и стиля национальных писателей: значения и употребления слов, словосочетаний, устойчивых и идиоматических выражений обычно иллюстрируются примерами, заимствованными из произведений писателей. При всем значении индивидуального начала в языке писателей нашего времени, это индивидуальное, как правило, подчиняется общему. И это закономерно: у подлинно больших мастеров слова, при всей яркой персональной окраске их языка и стиля, сама такая особенность возникает из общих ресурсов литературного языка данной эпохи и на них же опирается.

Парадоксальность положения заключается еще и в том, что на фоне сравнительно твердой нормы яснее и рельефнее выделяются индивидуальные отклонения от нее у писателей. Подобные отклонения обычно отмечаются в толковых словарях и в грамматических описаниях.

История мировой литературы знает и такие случаи, когда отдельные прозаики и поэты, а иногда и целые творческие направления умышленно прибегают к так называемой темной манере изложения. В подобных ситуациях речь идет уже не об отдельных отступлениях от литературной нормы языка, а о ее последовательном разрушении. Известно, что в «темной манере» (trobar clus) слагали свои сочинения некоторые провансальские трубадуры, у которых «трудный стиль» переходил в «темный стиль». Потребовались специальные разыскания филологов, чтобы как-то расшифровать их творения[361]. Концепцию «трудного стиля», переходящего в «темный стиль», позднее защищал испанский поэт эпохи позднего Возрождения Л. Гонгора (1561 – 1627). В XIX столетии аналогичную доктрину отстаивали некоторые поэты: француз С. Малларме (1842 – 1898), англичанин Р. Браунинг (1812 – 1889) и нек. др. Уже в нашем столетии убежденным сторонником «трудного стиля» всегда выступал ирландский прозаик Джеймс Джойс (1882 – 1941), автор знаменитого романа «Улисс».

Обычное обоснование «трудного и темного стилей» (различие между первым и вторым эпитетами здесь всегда представлялось почти неуловимым) во все времена сводилось к тому, что подлинное произведение искусства должно требовать труда не только от его создателя, но и от его созерцателей (читателей). Поэтому пусть читатели расшифровывают язык и стиль художественных творений[362]. К счастью, однако, и для истории европейских языков, и для общей культуры Европы подобная концепция не имела хоть сколько-нибудь широкого распространения ни в старые времена, ни в новые.

Как против темного, так и против трудного стилей (если их условно все же разграничить) обычно выступали и выступают выдающиеся писатели самых различных стран. Язык и стиль Шекспира не относятся к числу «легких», но драматург осуждал умышленное и преднамеренное осложнение самой манеры изложения. Его знаменитый 21-й сонет направлен против темного стиля:

«Не соревнуюсь я с творцами од,
Которые раскрашенным богам
В подарок преподносят небосвод…
…
В любви и в слове – правда мой закон»[363]

.

Уже в наше время, защищая простой и ясный стиль, Луи Арагон замечает, что

«лавочники не любят подобного стиля, так как без непонятных слов и головоломных синтаксических конструкций литературное произведение кажется им слишком тривиальным»[364].

То же отношение к темному стилю всегда наблюдалось и в истории русской литературы. В повести «Мужики» А.П. Чехов замечает:

«Ольга каждый день читала евангелие…, многого не понимала, но… такие слова, как аще и дондеже, она произносила со сладким замиранием сердца».

Непонятные слова кажутся Ольге важными и значительными. Эту же особенность ограниченного ума подметил и М. Горький, заставив своего Сатина («На дне») заявить, что он, Сатин, «любит непонятные слова».