Борьба миров

удивительные результаты. Между прочим, сообщалось, в то время я еще не верил этому, — что «тайна воздухоплавания» раскрыта. У Ватерлооского вокзала стояли три готовых к отходу поезда. Наплыв публики, впрочем, уже уменьшился. Пассажиров в поезде было немного, да и я находился не в таком настроении, чтобы вступать в случайные разговоры. Я забился в пустое купе, скрестил руки и мрачно глядел на залитую солнечным светом картину опустошения, которая развертывалась за окном. Тотчас же за главной конечной станцией поезд перешел на временные рельсы, и по обеим сторонам полотна зачернели развалины домов. До Клепхемской узловой станции Лондон был засыпан пылью от черного дыма, которая все еще не исчезла, несмотря на два дождливых дня. У Клепхема на поврежденном полотне заодно с профессиональными землекопами работали сотни оставшихся без дела клерков и торговцев; пришлось перевести поезд на спешно проложенный новый путь.

Вид окрестностей был унылый и странный. Особенно сильно пострадал Уимблдон. Благодаря уцелевшим сосновым лесам Уолтон казался менее опустошенным, чем другие населенные пункты по линии железной дороги. Речки Уэндл, Мол и мелкие ручьи, поросшие красной травой, выглядели так, как будто их запрудили сырым мясом или красной маринованной капустой. Сосновые леса Серрея оказались слишком сухими для гирлянд красного вьюна. За Уимблдоном на огородах виднелись кучи земли, нагроможденные вокруг шестого цилиндра. Посреди что-то рыли саперы, кругом стояли любопытные. Британский флаг весело развевался под дыханием утреннего ветерка. Огороды повсюду рдели от красной травы. Глазу было больно смотреть на это багровое пространство, пересеченное темнопурпурными тенями. С неизъяснимым облегчением взгляд обращался от сереющей гари и красноты на переднем плане пейзажа к голубовато-зеленым восточным холмам.

На линии, ведущей к Уокингу, железнодорожное сообщение еще не было восстановлено. Поэтому я сошел в Байфлите и пешком направился в Мейбери. Я прошел мимо того места, где мы с артиллеристом разговаривали с гусарами, и дальше, там, где я встретил марсианина во время грозы. Из любопытства я свернул в сторону и увидел в красных зарослях свою опрокинутую и разбитую тележку рядом с побелевшими, обглоданными и разбросанными лошадиными костями. Я остановился и долго смотрел на эти обломки крушения…

Потом я прошел через сосновый лес; заросли красной травы кое-где достигали мне до шеи; труп хозяина «Пятнистой Собаки», вероятно, уже успели похоронить: я нигде не мог отыскать его. К своему дому я направился мимо Коллегии бедных. Какой-то мужчина, стоявший у открытой двери коттеджа, окликнул меня по имени, когда я проходил мимо.

Я взглянул на свой дом со смутной, тотчас же угасшей надеждой. Дверь была взломана и теперь сама собой медленно открывалась мне навстречу, подталкиваемая ветром. Потом она снова захлопнулась.

В моем кабинете перед открытым окном, из которого мы с артиллеристом высматривали марсиан, развевались занавески. Никто не закрывал с тех пор этого окна. Помятые кусты имели такой же вид, как четыре недели тому назад, когда я уходил. Я вошел внутрь. По всему было видно, что дом необитаем. Коврик на лестнице был сбит и полинял в том месте, где я сидел, промокнув до костей, в ночь катастрофы. Следы грязных сапог сохранились на лестнице.

Я пошел по этим следам в мой кабинет. На письменном столе лежал под селенитовым пресс-папье исписанный лист бумаги, оставленный мною в тот день, когда открылся первый цилиндр. Я постоял, перечитывая недоконченную статью о развитии нравственности в связи с прогрессом цивилизации: «Возможно, что через двести лет, — читал я, — наступит…» Пророческая фраза осталась недописанной. Я вспомнил, как не мог работать в то утро (с тех пор прошло около месяца) и как, бросив писать, купил номер «Daily Chronicle» («Ежедневная Хроника») у мальчишки-газетчика. Вспомнил и то, с каким удивлением я слушал у садовой калитки его диковинный рассказ о «людях с Марса».

Я спустился в столовую. Там я нашел хлеб и давно сгнившую баранину. На полу валялась опрокинутая пивная бутылка. Все осталось в том же виде, в каком было, когда я уходил с артиллеристом. Мой дом был пуст. Я понял все безумие слабой надежды, которую лелеял так долго. И вдруг случилось невероятное. — Это бесполезно, — сказал чей-то голос. — Дом необитаем… Тут много дней никого не было. Не мучьте себя напрасно. Только вам и удалось спастись.

Я был поражен: уже не я ли сам высказал вслух свою мысль? Я обернулся и подошел к открытой двери.

Внизу, изумленные и испуганные не меньше моего, стояли мой двоюродный брат и жена, бледная, с сухими глазами. Она слабо вскрикнула.

— Я пришла, — пробормотала она, — я знала… я знала…

Она поднесла руки к горлу и зашаталась. Я сделал шаг вперед, и она упала в мои объятия.

X Эпилог