Борьба на юге

Не прошло и получаса, как мы, сидя в теплой комнате, распивали горячий чай и с жадностью уничтожали огромное количество душистых, пышущих жаром пышек, которые казачка едва успевала жарить и подавать на стол. В низенькие оконца цедил свет зимнего дня, от протопленной печи несло запахом палёного кизяка и меловой побелки. С хозяином казаком разговор никак не вязался. В нем проглядывало затаенное недружелюбие или недоверие к нам "чумазым бомжам" и на наши вопросы, он отвечал с большой неохотой. Иначе держалась казачка. У нее озлобление против нас, как будто бы прошло, и своими ответами она часто опережала мужа. Несомненно, значительную роль в ее успокоении, надо думать, сыграл подарок, сделанный нами в виде чая и сахара.

В скором времени, несмотря на несловоохотливость нашего хозяина, нам все же удалось выведать, что казаки Хомутовской станицы никакого участия в происходящих событиях не принимают и сохраняют нейтралитет. Причем, казак пытался доказать нам, что такое решение – самое лучшее, так как большевики – большие друзья "трудового казачества" и воюют здесь они не с ним, а исключительно с буржуями, которые, забрав богатую казну, бежали из России и укрылись в Новочеркасске и Ростове, и что станиц и хуторов большевики не тронут.

Такой большой, а в сказки верит! Таких наивных уже на Беломорканале заждались! Ну как лоха не догрузить? Вспомним хотя бы, как переметнувшийся к большевикам предатель Брусилов, выступил с печально известным воззванием к офицерам армии барона Врангеля. Им было обещано, что тем, кто сдастся добровольно, будет дарована жизнь и свобода. Некоторые поверили авторитету этого ловкого военачальника и сдались. Почти всех их казнили без суда и следствия… Вот уж страна, почитающая «Иванов-дураков»!

Впрочем, судя по тому, как казак говорил, можно было полагать, что, прежде всего, он сам мало верит в свои слова, а передает, как попугай, чужое, где-то им слышанное. Иначе этот бред объяснить, никак не выходит. Когда же я указал ему, что их нейтралитет кончится тем, что большевики, завладев Новочеркасском и Ростовом, моментально примутся делить землю между казаками и иногородними, он совсем сбитый с толку, долго не знал что мне ответить.

– Да мы не дадим, пусть только попробуют, свое-то кровное отстоим, поднимемся все как один, – неуверенно возразил он.

– Нет – сказал я, – тогда уже будет поздно. Атамана у Вас уже не будет, не будет никакой власти, которая бы вас объединяла, пушек и пулеметов у вас нет, винтовок мало, – ну и большевикам, вооруженным до зубов, расправиться с вами будет не трудно. Сейчас вы не поддерживаете Атамана, верите больше фронтовикам да лживым большевикам, обещающим вас не трогать, а они, покончив с Атаманом, сразу примутся за станицы и хутора и начнут заводить у вас свои новые, хохляцкие порядки.

Здесь в наш разговор вмешалась хозяйка, уже дано проявлявшая все признаки нетерпения.

– Вот, как послушаю вас, – сказала она – и так все правильно и хорошо выходит по-вашему, а наши-то фронтовики, дуралеи целый день-деньской горланят, да только путного от них ничего не услышишь, а лишь беспутства наберешься. По ихнему Бога выдумали попы, старших и начальства не признают, Атамана кричат тоже не надо. И кто бы еще говорил – пусть бы степенные казаки, – а то все непутевые, – не иначе как бездомные и голодранцы. А по ночам, как свиньи напиваются, кур крадут, девок затрагивают и орут во всю глотку "теперича слобода". Как погляжу я на вас, так вижу, что вы люди душевные, мирные, нет у вас злобы на уме, а когда увидела вас у калитки, ну, думаю, опять бродяги, ходят бездельники, да народ мутят, и сами не работают и другим мешают. Ну, конечно, я и осерчала, – закончила она, как бы извиняясь за свой суровый прием.

Казак, насупившись, угрюмо молчал. От нас не ускользнуло то обстоятельство, что на почве разного понимания и толкования большевизма, здесь в семье происходят очевидные разногласия. Жена всецело разделяла нашу точку зрения и не скрывая радовалась, что в лице нас, нашла себе неожиданно единомышленников, а муж, будучи иного мнения, сердился, хмурился, говорил мало, больше отнекивался. Наша беседа уже тянулась часа два. Мы вполне отдохнули, были сыты и стали подумывать об отъезде. Хозяин вызвался нанять для нас подводу до станицы Ольгинской.

В этом ему помогла жена, дав несколько весьма ценных указаний. Казак ушел и вскоре вернувшись с досадой заявил, что только один станичник соглашается ехать, но требует за это целых 25 целковых. Хотя по этому времени, названная сумма была очень велика, но нам не оставалось ничего другого, как согласиться. Пока запрягали лошадей, мы успели собраться, поблагодарить хозяев за их гостеприимство и приступили к расплате. Однако, хозяйка наотрез отказалась принять от нас плату. Нам стоило много труда убедить, наконец, ее мужа взять деньги. Увидев это, она принесла кусок сала, схватила несколько пышек и, сделав сверток, сунула его Сереже со словами:

– возьмите, в дороге-то пригодится.