Борьба на юге

Заняв наши кровати и получив по смене белья, мы направились в городскую баню, дабы радикально отделаться от наших неприятных спутников, в огромном количестве приставших к нам в дороге. По пути мы зашли в парикмахерскую, где, оставив наши отросшие бороды попечению бритвы, приняли свой обычный вид. Раз – и нету.

Вернулись в общежитие поздно, когда уже многие спали и едва успели захватить остатки ужина.

Предвкушая удовольствие впервые за месяц спокойно растянуться на кровати, мы наскоро поели и, забыв недавние тревоги, и огорчения, через несколько минут уже спали крепким и безмятежным сном. К моему стыду, проснулся я очень поздно. Кругом опять стоял галдеж, словно все спешили наверстать время, потерянное за время сна.

Я торопился в штаб, намереваясь в тот же день представиться Атаману Каледину и вкратце доложить ему свои путевые впечатления. Вместе с тем, хотелось, как можно скорее узнать новости, положение на фронтах, расспросить обо всем, и безотлагательно приступить к работе, по которой я уже изрядно стосковался. К тому же, белым я, как дилетант, все равно не сильно помогу, так что надо было срочно пытаться работать по своей индивидуальной программе. Интересно, сколько у меня в запасе времени до падения города?

Улицы города, сверх ожидания, были весьма оживлены. На Платовском проспекте, среди прохожих, я встретил много знакомых Полякова, его сослуживцев и однокашников по Донскому корпусу. Естественно, что я никого не узнавал, отговариваясь полученной на фронте контузией и тем, что некоторых я не видел долгие годы. Я аж холодным потом покрывался от радости подобных встреч. Но, все же мы болтали. Как обычно, в таких случаях, взаимно сыпались общепринятые вопросы:

– Давно ли здесь? Откуда? Когда? Как живешь? Что делаете? Где служите? Куда записался? Где и как устроился? Какие планы? Видел ли того-то? Был ли там-то?

Мое заявление, что я только что приехал в Новочеркасск, вырвавшись из глубин Советской России, вызывало у всех удивление и понятное любопытство. Многие из них, наспех характеризовали мне текущее положение, ориентировали в обстановке, давали дельные советы и указания и делали свои предсказания на будущее. Вскоре, благодаря этой информации, я мог считать себя достаточно посвященным в курс событий и перипетий Новочеркасской жизни.

Здесь меня поразило одно характерное общее, проходившее, у всех красной нитью: уже не было никакой веры в успех Белого дела, чувствовалась чрезмерная моральная подавленность, проскальзывала разочарованность в том, что все средства уже использованы, все испробовано и, словно сговорившись, многие из них бросали хлесткие фразы, граничившие с отчаянием:

– Ну, попал ты в самое пекло!

– Мы только мечтаем отсюда улизнуть, а ты сюда приехал!

– Не вовремя прибыл!

– Не поздравляю вас с приездом!

– Посоветуйте, как легче пробраться в Москву и как надо нарядиться, чтобы не быть узнанным.

– Здесь всему скоро конец!

– Один в поле не воин, а казаки воевать не хотят.

– Ни Донской, ни Добровольческой армии нет, все это лишь громкие названия.

– Надрываясь из последних сил, кое-как, молодежь пока удерживает большевиков, но никакой уверенности, что эти господа завтра не будут здесь хозяйничать, конечно, у нас нет.

– Казаки заразились нейтралитетом, а часть и вовсе сделалась красными и вместе с большевиками наступает на Новочеркасск.

– Лучше уж не дожидаться конца и заранее выскользнуть из этого гнезда, иначе попадешь на большевистскую жаровню.

И все в том же духе.

Вот какими мрачными штрихами рисовали мне обстановку, сваливая главную вину за все на штаб, Атамана Каледина и Донское Правительство, обвиняя их в бездействии, нерешительности и неумелом использовании всех средств для действительного отпора противнику.

– Обоссались все разом, – тихо пробормотал я, услышав эти истории, – прямо новое болото напрудили.

В общем, напряжение росло, атмосфера электризовалась, все хоть раз, да оборачивались в сторону севера, где уже близко засели красные.

Не скрою, что на меня, как нового человека, все эти разговоры, дышавшие суровой безнадежностью, подействовали угнетающе, и было трудно, после всего слышанного, не поддаться грустным размышлениям. Значит, думал я, миновав благополучно капканы большевиков, я попал здесь еще в более сложные и запутанные обстоятельства.

Но особенно сильно меня поразил тот резкий контраст настроений здесь и в общежитии: там – молодежь, глубокая вера, ни тени робости или сомнения, радужные надежды на будущее и полная уверенность в конечный успех; здесь же – старшее поколение «трусливых куриц», с парализованной уже волей, охваченное черным пессимизмом отчаяния и крепким убеждением, что борьба с большевиками изначально обречена на неудачу.

Наблюдая настроения в общежитии, я убеждался, что идеологические порывы вели молодежь к самопожертвованию и что боевая тактика большевизма, сопровождаемая всюду небывалыми жестокостями вызвали горячий протест, прежде всего, со стороны молодежи, поколение же более зрелое, остановилось, как бы на распутье…